Жизнеописание Лао-цзы и основные идеи трактата «Дао-дэ-цзин. Дао - это что такое? Дао дэ цзин: учение

Имя Лао-цзы 老子можно перевести как «Старый мудрец» или «Старый младенец». Вместе с «Желтым императором» Хуан-ди 黄帝 он считается легендарным основоположником даосизма. Сведения о нем крайне скудны и недостоверны. Как писал синолог Д.Нидэм, Лао-цзы – «одна из самых темных фигур в китайской истории».

Наиболее ранние сведения о Лао-цзы содержатся в главе «Тянься» («Поднебесная») трактата «Чжуан-цзы» и главе «Жизнеописание Лао-цзы» в «Исторических записках» Сыма Цяня (II в. до н.э.). Согласно им, настоящее имя Лао-цзы было Ли Эр, Лао Дань или Ли Бо-ян.

Он родился в самом конце VII века или VI веке до н.э. в деревне Цюйжэнь уезда Ку волости Ли царства Чу. Одно время занимал должность хранителя библиотеки в царстве Чжоу. Там состоялась его легендарная встреча с , который был младше его. Молодой Конфуций почтительно беседовал с ним и был восхищен его мудростью и знаниями.

Затем Лао-цзы ушел со службы и поселился в уединении. В конце жизни, разочаровавшись в возможности реализации своего учения в , на буйволе белой масти он отправился на Запад. На пограничной заставе его задержал начальник по имени Инь Си (Гуань Инь-цзы). По его просьбе Лао-цзы написал трактат из двух частей «Дао-дэ-цзин» 道德经 («Канон о Пути и его благой силе»), где в сжатом виде изложил своё учение.

Однако современные исследователи, основываясь на текстологическом анализе, полагают, что автор «Дао-дэ-цзина» не мог жить ранее IV-III вв. до н.э.

Лао-цзы едет на буйволе. Картина Чжан Лу (ок. 1490-ок.1563)

О трактате «Дао-дэ-цзин»

Трактат «Дао-дэ-цзин», который приписывается Лао-цзы, состоит из 81 параграфа (чжан 章) и насчитывает около 5 тыс. иероглифов. Традиционно он делится на две части – «Дао-цзин» 道经 (Канон о Дао) и «Дэ-цзин» 德经 (Канон о дэ), однако существенных различий они не имеют. Нынешний канонический вариант текста относится ко II-I вв. до н.э.

В 70-х годах XX века в Мавандуе (Чанша, КНР), в могиле ханьского времени (206 до н.э. — 220 н.э.) была найдена наиболее древняя рукопись трактата, которую отличает иное членение на главы, небольшое расхождение в тексте и другое название – «Дэ-дао-цзин» 德道经.

Текст «Дэ-дао-цзин» из Мавандуя

«Дао-дэ-цзин» написан ритмизованной, рифмованной прозой. Его смысл довольно темен и непонятен, и потому уже во II веке до н.э. началось комментирование этого текста. Наиболее известные комментарии были написаны Хэшан-гуном («Старец с речного берега», II в. до н.э.), Третьим патриархом Школы небесных наставников Чжан Лу (II-III вв.) и одним из основателей неодаосизма Ван Би (III в.).

Культ Лао-цзы и развитие даосизма

В эпоху правления династии Хань (206 до н.э. – 220 н.э.) личность Лао-цзы была мифологизирована. Он был объявлен воплощением Дао, существовавшим прежде Неба и Земли. С этого времени берет традиция его почитания под именем Лао-цзюнь 老君 («Престарелый государь»). Согласно ей, Лао-цзы неоднократно воплощался на Земле в качестве мудрого наставника государей, в том числе и «Желтого императора» Хуан-ди 黄帝. В 165 году император Хуань-ди (132-168) приказал совершить жертвоприношение на родине Лао-цзы в уезде Ку, а год спустя – во дворце.

Во II в. н.э. возникло учение Чжэнъи [дао] 正一道 ([Путь] Истинного Единства), основанное святым Чжан Даолином 张道陵 (Чжан Лин, между 34-156). Согласно ему, Лао-цзы (Лао-цзюнь) явил ему своё откровение и назначил его своим наместником на Земле с титулом «Небесного наставника» тяньши 天师. До настоящего времени этот титул передается по наследству в роде Чжан. Школа существует до сих пор.

Двор даосского монастыря Дунъюэ (храм Восточного пика), принадлежащего к направлению «Путь Истинного Единства», Пекин

В эпоху проникновения буддизма в Китай (первые века нашей эры) широкое распространение получила доктрина «просвещения варваров (化胡 хуа ху ). Существует несколько её версий. Согласно одной из них, Лао-цзы проповедовал своё учение Будде, который видоизменил его. Согласно другой, Лао-цзы был отцом Будды. Считается, что доктрина хуа ху возникла в буддийской среде с целью придания буддизму китайского происхождения, а по мере распространения и развития буддизма в Китае была в значительной степени забыта. Одновременно начала складываться (三教 сань цзяо ), согласно которой конфуцианство, даосизм и буддизм имеют равную мировоззренческую ценность и дополняют друг друга.

В эпоху Шести династий (220-589) Лао-цзы наряду с Изначальным Небесным владыкой (元十天君 Юань-ши тянь-цзунь ) и Небесным владыкой чудесной драгоценности (灵宝天君 Лин-бао тянь-цзунь ) стал почитаться как третья ипостась Трех чистых (三清 сань цин ).

В средние века Лао-цзы приписывалось авторство значительного числа канонических текстов «Дао цзана» 道藏 (Даосского канона). В эпоху Тан (618-907) почитание Лао-цзы приобрело особый размах: он был объявлен предком императоров правящей династии по фамилии Ли. По всему Китаю началось возведение святилищ, где совершали жертвоприношения в его честь, он наделялся различными титулами и званиями.

Идеи Лао-цзы оказали огромное влияние не только на китайскую мысль, но и на всю мировую культуру. В России идеи Лао-цзы были восприняты и интерпретированы многими мыслителями, например, Львом Толстым.

Учение «Дао-дэ-цзин»

Дао

Центральной категорией даосизма является Дао. Иероглиф Дао 道 состоит из двух графем – голова шоу 首 и идти цзоу 走 (辶). Отсюда его основное значение – «дорога, по которой ходят люди». Его словарные значения чрезвычайно разнообразны: «путь», «дорога», «правда», «истина», «учение», «говорить», «выражать», «учить» и т.п.

В дао – это просто путь, которому должен следовать человек:

Учитель сказал:
– Человек может сделать великим путь, которым идет, но путь не может сделать человека великим.
(«Лунь юй», XV, 28)

В даосизме Дао (с большой буквы) – это родоначальник всего сущего, принцип, лежащий в основе мира. Дао безвкусно, пресно, проникает везде и повсюду. Оно подобно воде, которая внешне кажется мягкой, но обладает огромной разрушительной и созидающей силой.

Дао характеризуется качеством цзыжань 自然 («естественность», «самость», «таковость») – оно само по себе, действует спонтанно, в соответствии со своей природой. Поэтому люди должны следовать своей природе, отбросив навязанные извне социальные нормы и правила.

В первом чжане (параграфе) «Дао-дэ-цзина» определяется, что существует два Дао – безымянное (у-мин 无名) и обладающее именем (ю-мин 有名). Безымянное Дао – «отец Неба и Земли», постоянное, бездеятельное, которое пребывает в покое, недоступно восприятию и словесно-понятийному выражению, порождает мир в целом, но само относится к сфере отсутствия/небытия (у 无). Дао, обладающее именем – «мать всех вещей», оно всеохватывающее, подобно воде, всепроникающее, изменяющееся вместе с миром, деятельное, доступное восприятию и познанию, выразимое в словах и знаках. Оно создает конкретные вещи, является «матерью всех вещей», порождая наличие/бытие (ю 有).

Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное дао. Имя, которое может быть названо, не есть постоянное имя. Безымянное есть начало неба и земли, обладающее именем — мать всех вещей. Поэтому тот, кто свободен от страстей, видит чудесную тайну [дао], а кто имеет страсти, видит только его в конечной форме.

Безымянное и обладающее именем одного и того же происхождения, но с разными названиями. Вместе они называются глубочайшими. Переход от одного глубочайшего к другому — дверь ко всему чудесному. («Дао-дэ-цзин», §1)

Дао – произвольное имя, за которым не стоят какие-то определенные атрибуты, как, например, когда мы стол называем столом, то этой вещи приписываем определенные атрибуты. Само Дао никем не создано. Название «Дао» — лишь произвольный иероглиф. Дао является основой основ всего мира, его всеобщим законом. Оно бесформенно, беззвучно:

Смотрю на него и не вижу, а поэтому называю его невидимым. Слушаю его и не слышу, поэтому называю его неслышимым. Пытаюсь схватить его и не достигаю, поэтому называю его мельчайшим. Не надо стремиться узнать об источнике этого, потому что это едино. Его верх не освещен, его низ не затемнен. Оно бесконечно и не может быть названо. Оно снова возвращается к небытию. И вот называют его формой без форм, образом без существа. Поэтому называют его неясным и туманным. Встречаюсь с ним и не вижу лица его, следую за ним и не вижу спины его.

Придерживаясь древнего дао, чтобы овладеть существующими вещами, можно познать древнее начало. Это называется принципом дао. («Дао-дэ-цзин», §14)

Дао порождает все вещи (тьму вещей), но само вещью не является. Дао – это то, через что вещи получили свое существование, стали теми, чем они являются. Лао-цзы уподобляет Дао необработанной глыбе. Дао – начало и конец вещей, все вещи начинаются с него и возвращаются к нему; «мать», «корень», «предок», генетически предшествующее всему сущему. Дао уподобляется женскому началу и называется «сокровенной самкой», «матерью Поднебесной» и др. Дао – недифференцированное единство, «таинственное тождество», оно в потенции содержит себе все вещи, которые пребывают в нем в качестве «пневмы» (气 ци ) и семени (精 цзин ).

Дао сравнивается с водой, которая текучая, слабая, повсюду проникает:

Высшая добродетель подобна воде. Вода приносит пользу всем существам и не борется с ними. Она находится там, где люди не желали бы быть. Поэтому она похожа на Дао («Дао-дэ-цзин», §8).

Дао является пустотой, отсутствием, но при этом порождает всё сущее. В качестве отсутствия оно предшествует всем вещам (наличию), однако это не временное, космологическое предшествование, а онтологическое. Поэтому Дао как отсутствие/небытие может проявляться как наличие/бытие и наоборот. Оно непрерывно превращается в свою противоположность, движется по кругу. Наличие и отсутствие находятся в процессе постоянного взаимодействия и взаимопревращения. Превращение в противоположное есть действие Дао, слабость есть свойство Дао. В мире все вещи рождаются в бытии, а бытие рождается в небытии. Дао, поэтому порождает Одно – наличие/бытие, а оно уже, в свою очередь – все сущее.

Дао порождает одно, одно рождает два, два рождает три, а три рождают все существа. Все существа носят в себе инь и ян, наполнены ци и образуют гармонию («Дао-дэ-цзин», §42).

Вот вещь, в хаосе возникающая, прежде неба и земли родившаяся! О беззвучная! О лишенная формы! Одиноко стоит она и не изменяется. Повсюду действует и не имеет преград. Ее можно считать матерью Поднебесной! Я не знаю ее имени. Обозначая иероглифом, назову ее дао. Произвольно давая ей имя, назову ее великое. Великое — оно в бесконечном движении. Находящееся в бесконечном движении не достигает предела. Не достигая предела, оно возвращается [к своему истоку].

Вот почему велико дао, велико небо, велика земля, велик также и Государь! Во вселенной имеются четыре великих, и среди них — Государь.

Человек следует [законам] земли. Земля следует [законам] неба. Небо следует [законам] дао, а дао следует самому себе. («Дао-дэ-цзин», §25)

Нет ни одного предмета или явления, которое возникло бы без участия Дао. Однако Дао не воздействует намеренно на предметы, не имеет целеполагания. Дао позволяет каждому естественно развиваться, выражая полноту своей сущности. Дао находится в процессе постоянного движения, превращаясь в свои противоположности. Оно не навязывает никому свою волю, не господствует. Лао-цзы называет это «таинственной добродетелью» Дао:

Великое Дао растекается повсюду. Оно может находиться и вправо, и влево. Благодаря ему все сущее рождается и не прекращает своего роста. Оно совершает подвиги, но славы себе не желает. С любовью воспитывая все существа, оно не считает себя их властелином. Оно никогда не имеет собственных желаний, поэтому его можно назвать ничтожным. Все сущее возвращается к нему, но оно не рассматривает себя их властелином. Его можно назвать великим. Оно становится великим, потому что никогда не считает себя таковым («Дао-дэ-цзин», §34).

Пустота

Одно из свойств Дао – пустота.

Дао пусто, но в применении неисчерпаемо. О глубочайшее! Оно кажется праотцем всех вещей. Если притупить его проницательность, освободить его от хаотичности, умерить его блеск, уподобить его пылинке, то оно будет казаться ясно существующим. Я не знаю, чьё оно порождение, [я лишь знаю, что] оно предшествует небесному владыке. («Дао-дэ-цзин», §4)

В данном отрывке слово «пустота» обозначается иероглифом чун , который словарь «Шовэнь» объясняет через иероглиф чжун («пустота в сосуде»). То есть Дао является функциональной пустотой, определяющей качество наличия/бытия.

Пустота определяет возможность использования вещи:

Тридцать спиц соединяются в одной ступице, образуя колесо, но употребление колеса зависит от пустоты между спицами. Из глины делают сосуды, но употребление сосудов зависит от пустоты в них. Пробивают двери и окна, чтобы сделать дом, но пользование домом зависит от пустоты в нём. Вот почему полезность чего-либо имеющегося зависит от пустоты («Дао-дэ-цзин», §11).

Более того, сам мир является пустым:

…Разве пространство между небом и землёй не похоже на кузнечный мех? Чем больше [в нём] пустоты, тем дольше [он] действует, чем сильнее [в нём] движение, тем больше [из него] выходит [ветер]… (Дао-дэ-цзин», §5).

Относительность слов и понятий

Дао невозможно определить, о нем ничего нельзя сказать определенного. Мы можем только прочувствовать Дао, слиться с ним. Тому, кто смог совершить это, нельзя причинить вред, ему не страшны хищники и земные стихии. Лао-цзы, говоря о «безымянном дао», называет его «началом Неба и Земли», а «обладающее именем» – это «Мать всех вещей».

Все в мире находится в единстве, перетекает из одного состояния в другое. То, что человек воспринимает как отдельную форму — не более чем его иллюзия, заблуждение. Но это опасная иллюзия: из-за этого возникают различные учения, появляются распри и войны.

Когда все в Поднебесной узнают, что прекрасное является прекрасным, появляется и безобразное. Когда все узнают, что доброе является добром, возникает и зло. Поэтому бытие и небытие порождают друг друга, трудное и легкое создают друг друга, длинное и короткое взаимно соотносятся, высокое и низкое взаимно определяются, звуки, сливаясь, приходят в гармонию, предыдущее и последующее следуют друг за другом. («Дао-дэ-цзин», §2)

Совершенномудрый

Совершенномудрый человек уподобляется Дао. Он также как и Дао, предоставляет возможность всем существам жить своей жизнью, реализуя свою природу. Как и Дао, он хаотичен, непонятен, действует спонтанно, подчиняясь собственной естественной природе. Со стороны он выглядит чудаком или сумасшедшим, однако именно в этом состоянии он способен охватить всю полноту бытия и уподобиться Дао.

Слиться с Дао – это значит вернуться в детское состояние, когда мир еще казался недифференцированным и единым. Поэтому второй иероглиф в имени – цзы, означает не только «мудрец», но и «младенец».

О! Как хаотичен мир, где еще не установлен порядок. Все люди радостны, как будто присутствуют на торжественном угощении или празднуют наступление весны. Только я один спокоен и не выставляю себя на свет. Я подобен ребенку, который не явился в мир. О! Я несусь! Кажется, нет места, где мог бы остановиться. Все люди полны желаний, только я один подобен тому, кто отказался от всего. Я сердце глупого человека. О, как оно пусто! Все люди полны света. Только я один подобен тому, кто погружен во мрак. Все люди пытливы, только я один равнодушен. Я подобен тому, кто несется в мирском просторе и не знает, где ему остановиться. Все люди проявляют свою способность, и только я один похож на глупого и низкого. Только я один отличаюсь от других тем, что вижу основу в еде. («Дао-дэ-цзин, §20)

Совершенномудрый не стремится управлять другими, но поскольку он познал Дао, люди сами непременно будут следовать за ним. Он не выпячивает себя, не стремится быть первым. Но именно поэтому он впереди и остальные признают его власть.

Небо и Земля не обладают человеколюбием и предоставляют всем существам возможность жить собственной жизнью. Совершенномудрый не обладает человеколюбием и предоставляет народу возможность жить собственной жизнью. Разве пространство между Небом и Землей не похоже на кузнечный мех? Чем больше [в нем] пустоты, тем дольше [он] действует, чем сильнее [в нем] движение, тем больше [из него] выходит [ветер]. Тот, кто много говорит, часто терпит неудачу, поэтому лучше соблюдать меру. («Дао-дэ-цзин», §5)

Прим. переводчика: Согласно Лао-цзы, все социальные явления, поступки людей должны быть подчинены естественной необходимости. Поэтому он отвергал конфуцианское понятие жэнь — «человеколюбие», считая его чуждым сущностной природе человека, а требование его соблюдения неоправданным вмешательством в жизнь общества. Прим. переводчика: В оригинале содержатся два иероглифа чу гоу , которые в одних комментариях трактуются как «трава» и «собака», а в других — «соломенная собака», которая по древнекитайскому обычаю используется при похоронах, после чего выбрасывается. В том и в другом случае чу гоу в данном контексте означает существа, в жизнь которых не вмешиваются ни небо, ни земля, ни совершенномудрый.

Верные слова не изящны. Красивые слова не заслуживают доверия. Добрый не красноречив. Красноречивый не может быть добрым. Знающий не доказывает, доказывающий не знает.

Совершенномудрый ничего не накапливает. Он все делает для людей и все отдает другим. Небесное дао приносит всем существам пользу и им не вредит. Дао совершенномудрого – это деяние без борьбы. («Дао-дэ-цзин», §81)

Недеяние

Другая важнейшая даосская категория – у-вэй 无为 («недеяние»). Это понятие вовсе не означает «ничегонеделанье». «Недеяние» подразумевает не делать ничего лишнего, а только то, что необходимо в данный момент. Дао можно сравнить с рекой. Против течения плыть невозможно, можно лишь спускаться вниз по течению. Но если ничего не делать при этом, то может выбросить на опасные скалы. Поэтому нужно слегка корректировать свой путь, делать то, что необходимо в данный момент.

Поэтому совершенномудрый, совершая дела, предпочитает недеяние; осуществляя учение, не прибегает к словам; вызывая изменения вещей, [он] не осуществляет их сам; создавая, не обладает [тем, что создано]; приводя в движение, не прилагает к этому усилий; успешно завершая [что-либо], не гордится. Поскольку он не гордится, его заслуги не могут быть отброшены. («Дао-дэ-цзин», §2)

Не выходя со двора, можно познать мир. Не выглядывая из окна, можно видеть естественное дао. Чем дальше идешь, тем меньше познаешь. Поэтому совершенномудрый не ходит, но познает [все]. Не видя [вещей], он проникает в их [сущность]. Не действуя, он добивается успеха. («Дао-дэ-цзин», §47)

Нужно осуществлять недеяние, соблюдать спокойствие и вкушать безвкусное. Великое состоит из малого, а многое — из немногого. На ненависть нужно отвечать добром.

Преодоление трудного начинается с легкого, осуществление великого начинается с малого, ибо в мире трудное образуется из легкого, а великое — из малого. Поэтому совершенномудрый начинает не с великого, тем самым он совершает великое. Кто много обещает, тот не заслуживает доверия. Где много легких дел, там много и трудных. Поэтому совершенномудрый относится к делу, как к трудному, поэтому он не испытывает трудности. («Дао-дэ-цзин», §63)

Дэ

Если Дао порождает вещи, то дэ 德 – пестует, взращивает их. Дэ переводится как «благодать», «добродетель», «благая сила» и др.

Дао рождает вещи, дэ вскармливает их. Вещи оформляются, формы завершаются. Поэтому нет вещи, которая не почитала бы Дао и не ценила бы дэ. Дао почитаемо, дэ ценимо, потому что они не отдают приказаний, а следуют естественности. Дао рождает вещи, дэ вскармливает их, взращивает их, воспитывает их, совершенствует их, делает их зрелыми, поддерживает их. Создавать и не присваивать, творить и не хвалиться, являясь старшим, не повелевать – вот что называется глубочайшим дэ. («Дао-дэ-цзин», §51)

Критика учености и конфуцианства

Даосские мыслители выступали с критикой конфуцианства. Они полагали, что следование конфуцианским нормам возможно лишь в тот момент, когда Поднебесная находится в состоянии хаоса, утраты Дао. Кроме того, различные мудрецы, придерживаясь разных точек зрения, способствуют столкновению взглядов и, как следствие, войнам.

Конфуцианские добродетели – человеколюбие, справедливость, мудрость, ритуал и др. возникают только после утраты человеком Дао и являются своеобразными «костылями»:

… дэ появляется только после утраты дао; человеколюбие – после утраты дэ; справедливость – после утраты человеколюбия; ритуал – после утраты справедливости. Ритуал – это признак отсутствия доверия и преданности. В ритуале – начало смуты («Дао-дэ-цзин», §38)

Лао-цзы проводит идею отказа от мудрости. Различные учения, споры мудрецов привносят лишь смуту. Поэтому задача правителя заключается в том, чтобы мудрецы не смели говорить и действовать. Аналогично не должно быть у людей ничего того, что их разъединяет – богатств, редких вещей и др. Задача совершенномудрого – ослабить волю народа, чтобы он довольствовался малым.

Поэтому, управляя [страной], совершенномудрый делает сердца [подданных] пустыми, а желудки — полными. [Его управление] ослабляет их волю и укрепляет кости.

Оно постоянно стремится к тому, чтобы у народа не было знаний и страстей, а имеющие знание не смели бы действовать. Осуществление недеяния всегда приносит спокойствие. («Дао-дэ-цзин», §3)

По-китайски «сердце» (синь 心) также означает «сознание».

Когда устранили великое дао, появились «человеколюбие» и «справедливость». Когда появилось мудрствование, возникло и великое лицемерие. Когда шесть родственников в раздоре, тогда появляются «сыновняя почтительность» и «отцовская любовь». Когда в государстве царит беспорядок, тогда появляются и «верные слуги» . («Дао-дэ-цзин», §18)

Прим. переводчика: Шесть родственников — отец, мать, старший и младший братья, муж, жена. Прим. переводчика: Честные и преданные государственные деятели.

Когда будут устранены мудрствование и ученость, народ будет счастливее во сто крат; когда будут устранены человеколюбие и «справедливость», народ возвратится к сыновней почтительности и отцовской любви; когда будут уничтожены хитрость и нажива, исчезнут воры и разбойники. Все эти три вещи [происходят] от недостатка знаний. Просто нужно указывать людям, что они должны быть простыми и скромными, уменьшать личные [желания] и освобождаться от страстей. («Дао-дэ-цзин», §19)

Идеал правителя и вопросы управление

По мнению ряда исследователей, первоначально Дао-дэ-цзин представлял собой руководство правителю по управлению государством на основе учения о Дао и дэ. Во главе общества стоит совершенномудрый монарх, основная задача которого заключается в осуществлении недеяния в «упорядочении Поднебесной». Он правит на основе недеяния, неподвижно сидя лицом к югу, а вся Поднебесная вращается вокруг него. Поэтому правителю необязательно выходить из дома, путешествовать, чтобы руководить страной. Если правитель познал Дао, то вся Поднебесная естественным образом со-настроится ему и подчинится. Если правитель не имеет желаний, то народ станет простодушным и будет послушно подчиняться ему.

Лучший правитель тот, о котором народ знает лишь то, что он существует. Несколько хуже те правители, которые требуют от народа его любить и возвышать. Еще хуже те правители, которых народ боится, и хуже всех те правители, которых народ презирает. Поэтому, кто не заслуживает доверия, не пользуется доверием у людей. Кто вдумчив и сдержан в словах, успешно совершает дела, и народ говорит, что он следует естественности («Дао-дэ-цзин», §17)

Социальный идеал – маленькая патриархальная деревня-страна с редким населением, максимально обособленная от соседей. Её жители ведут простую, безыскусную жизнь. Фактически, это идеализированное родовое общество, где люди занимаются натуральным хозяйством. Хорошей иллюстрацией является фильм «Деревня водяных мельниц» из цикла «Сны Акиры Куросавы» (реж. Акира Куросава).

Когда в стране существует дао, лошади унавоживают землю; когда в стране отсутствует дао, боевые кони пасутся в окрестностях. Нет больше несчастья, чем незнание границы своей страсти, и нет большей опасности, чем стремление к приобретению [богатств]. Поэтому, кто умеет удовлетворяться, всегда доволен [своей жизнью]. («Дао-дэ-цзин», 46)

Пусть государство будет маленьким, а население — редким. Если [в государстве] имеются различные орудия, не надо их использовать. Пусть людям до конца своей жизни не уходят далеко [от своих мест]. Если [в государстве] имеются лодки и колесницы, не надо их употреблять. Даже если имеются воины, не надо их выставлять. Пусть народ снова начинает плести узелки и употреблять их вместо письма. Пусть его пища будет вкусной, одеяние красивым, жилище удобным, а жизнь радостной. Пусть соседние государства смотрят друг на друга, слушают друг у друга пение петухов и лай собак, а люди до самой старости и смерти не посещают друг друга. («Дао-дэ-цзин», 80)

Согласно китайской традиции, первым типом письменности было узелковое письмо.

В своей естественности, спонтанности, хаотичности Дао противостоит всему искусственному, нарочитому – мудрости, орудиям, социальным нормам и т.п. Сытая жизнь без лишних потрясений может позволить человеку дожить до глубокой старости и, тем самым, реализовать свою природу.

Пять цветов притупляют зрение. Пять звуков притупляют слух. Пять вкусовых ощущений притупляют вкус . Быстрая езда и охота волнуют сердце. Драгоценные вещи заставляют человека совершать преступления.

Поэтому совершенномудрый стремится к тому, чтобы сделать жизнь сытой, а не к тому, чтобы иметь красивые вещи. Он отказывается от последнего и ограничивается первым. («Дао-дэ-цзин», §12)

Прим. переводчика: Пять цветов — желтый, красный, синий, белый, черный; пять звуков — пять вариаций гаммы в китайской музыке; пять вкусовых ощущений — сладкий, кислый, горький, острый, соленый. Здесь Лао-цзы предостерегает от стремления к роскоши, призывает к умеренности и скромности.

Продление жизни и бессмертие

В тексте также содержатся намеки на идею продления жизни и обретения неуязвимости и бессмертия посредством сопричастности Дао:

Существа рождаются и умирают. Из десяти человек три идут к жизни, три – к смерти. Из каждых десяти еще имеются три человека, которые умирают от своих деяний. Почему это так? Это происходит оттого, что у них слишком сильно стремление к жизни. Я слышал, что, кто умеет овладевать жизнью, идя по земле, не боится носорога и тигра, вступая в битву, не боится вооруженных солдат. Носорогу некуда вонзить в него свой рог, тигру негде наложить на него свои когти, а солдатам некуда поразить его мечом. В чем причина? Это происходит оттого, что для него не существует смерти. («Дао-дэ-цзин», §50)

Монах-даос в монастыре Байюнь (храм Белого облака), Пекин

* «Дао-дэ-цзин» дан в переводе Ян Хин-шуна.

© , 2009-2019. Копирование и перепечатка любых материалов и фотографий с сайта сайт в электронных публикациях и печатных изданиях запрещены.

(сборник)

Дао бестелесно. Дао туманно и неопределенно. Однако в его туманности и неопределенности скрыты вещи. Оно глубоко и темно. Однако в его глубине и темноте скрыты тончайшие частицы. Эти тончайшие частицы обладают высшей действительностью и достоверностью

От переводчика

«Дао дэ Цзин» – небольшой по объему древний памятник – занимает особое место в истории китайской мысли. Основная идея этого произведения – идея о дао – послужила одним из узловых пунктов борьбы различных идейных течений на протяжении многих веков. У основоположника даосизма Лао-цзы дао рассматривается с материалистических позиций как естественный путь вещей, не допускающий какого-либо внешнего вмешательства. У позднейших даосов дао трактуется как «небесная воля», «чистое небытие» и т. п. Спор как об идейном содержании «Дао дэ Цзин», так и о его авторе продолжается вплоть до наших дней.

«Дао дэ Цзин» традицией приписывается Лао-цзы (VI–V вв. до н. э.), поэтому трактат и называется его именем. Первый китайский историк – Сыма Цянь (II–I вв. до н. э.) – в «Шицзине» писал, что Лао-цзы был уроженцем уезда Ку в царстве Чу, носил фамилию Ли, имя Дань, служил главным хранителем архива государства Чжоу и встречался с Конфуцием, когда тот приезжал к нему за советами и наставлениями. Лао-цзы долго жил в столице Чжоу и трудился над учением о дао и дэ, о пути вещей и его проявлениях. Увидев упадок государства Чжоу, мыслитель ушел в отставку и отправился на запад. По просьбе начальника пограничной заставы он написал книгу в двух частях, состоящую из пяти тысяч слов. Дальнейшая его судьба никому не известна. Вслед за этим Сыма Цянь, выражая сомнение в достоверности приведенных им сведений, предполагал, что автором «Дао дэ Цзин», возможно, был другой современник Конфуция – Лао Лай-цзы – или же чжоуский государственный деятель Дань, который посетил циньского правителя Сянь-гуна 129 лет спустя после смерти Конфуция. Несмотря на сомнение Сыма Цяня, как в китайской традиции, так и в современной синологии вплоть до 20-х годов нашего века считали, что Лао-цзы был современником Конфуция, а «Дао дэ Цзин» является произведением, в котором изложено его учение.

В связи с тем что ныне существующий «Дао дэ цзин» носит отпечатки более позднего времени, некоторые современные китайские ученые (Лян Ци-чао, Гу Цзе-гань и др.) выдвинули предположение о том, что этот памятник был создан, вероятно, в эпоху Чжаньго (IV–III вв. до н. э.) и отношения к Лао-цзы не имеет. Их оппоненты (Го Мо-жо и др.), не отрицая разрыва между годами жизни Лао-цзы и временем появления «Дао дэ Цзин», утверждают, что данное произведение представляет собой изложение устно передаваемого в то время учения Лао-цзы его последователями.

Существует большое количество комментариев к «Дао дэ Цзин». Трактат был переведен на ряд европейских языков. В 1950 г. Ян Хин-шуном был осуществлен перевод «Дао дэ цзин» на русский язык. Для настоящего издания взят данный перевод, сверенный с китайским оригиналом, вошедшим в 3-й том «Чжуцзы цзичэн» («Собрание классических текстов». Шанхай, 1935), и заново отредактированный.

Ян Хин-шун

Дао дэ Цзин. Книга пути и благодати

Книга первая

Дао, которое может быть выражено словами, не есть постоянное дао. Имя, которое может быть названо, не есть постоянное имя. Безымянное есть начало неба и земли, обладающее именем – мать всех вещей.

Поэтому тот, кто свободен от страстей, видит чудесную тайну [дао], а кто имеет страсти, видит его только в конечной форме. Оба они одного и того же происхождения, но с разными названиями. Вместе они называются глубочайшими. [Переход] от одного глубочайшего к другому – дверь ко всему чудесному.

2. Когда все в Поднебесной узнают, что прекрасное является прекрасным, появляется и безобразное. Когда все узнают, что доброе является добром, возникает и зло. Поэтому бытие и небытие порождают друг друга, трудное и легкое создают друг друга, длинное и короткое взаимно соотносятся, высокое и низкое взаимно определяются, звуки, сливаясь, приходят в гармонию, предыдущее и последующее следуют друг за другом. Поэтому совершенномудрый, совершая дела, предпочитает недеяние; осуществляя учение, не прибегает к словам; вызывая изменения вещей, [он] не осуществляет их сам; создавая, не обладает [тем, что создано]; приводя в движение, не прилагает к этому усилий; успешно завершая [что-либо], не гордится. Поскольку он не гордится, его заслуги не могут быть отброшены.

3. Если не почитать мудрецов, то в народе не будет ссор. Если не ценить редких предметов, то не будет воров среди народа. Если не показывать того, что может вызвать зависть, то не будут волноваться сердца народа. Поэтому, управляя [страной], совершенномудрый делает сердца [подданных] пустыми, а желудки – полными. [Его управление] ослабляет их волю и укрепляет их кости. Оно постоянно стремится к тому, чтобы у народа не было знаний и страстей, а имеющие знания не смели бы действовать.

Осуществление недеяния всегда приносит спокойствие.

4. Дао пусто, но в применении неисчерпаемо. О глубочайшее! Оно кажется праотцем всех вещей.

Если притупить его проницательность, освободить его от хаотичности, умерить его блеск, уподобить его пылинке, то оно будет казаться ясно существующим. Я не знаю, чье оно порождение, [я лишь знаю, что] оно предшествует небесному владыке.

5. Небо и земля не обладают человеколюбием и предоставляют всем существам возможность жить собственной жизнью . Совершенномудрый не обладает человеколюбием и предоставляет народу возможность жить собственной жизнью.

Разве пространство между небом и землей не похоже на кузнечный мех? Чем больше [в нем] пустоты, тем дольше [он] действует, чем сильнее [в нем] движение, тем больше [из него] выходит [ветер].

Тот, кто много говорит, часто терпит неудачу, поэтому лучше соблюдать меру.

6. Превращения невидимого [дао] бесконечны. [Дао] – глубочайшие врата рождения. Глубочайшие врата рождения – корень неба и земли. [Оно] существует [вечно] подобно нескончаемой нити, и его действие неисчерпаемо.

7. Небо и земля – долговечны. Небо и земля долговечны потому, что они существуют не для себя. Вот почему они могут быть долговечными.

Поэтому совершенномудрый ставит себя позади других, благодаря чему он оказывается впереди. Он пренебрегает своей жизнью, и тем самым его жизнь сохраняется. Не происходит ли это от того, что он пренебрегает личными [интересами]? Напротив, [он действует] согласно своим личным [интересам].

8. Высшая добродетель подобна воде. Вода приносит пользу всем существам и не борется [с ними]. Она находится там, где люди не желали бы быть. Поэтому она похожа на дао.

[Человек, обладающий высшей добродетелью, так же как и вода], должен селиться ближе к земле; его сердце должно следовать внутренним побуждениям; в отношениях с людьми он должен быть дружелюбным; в словах должен быть искренним; в управлении [страной] должен быть последовательным; в делах должен исходить из возможностей; в действиях должен учитывать время. Поскольку [он], так же как и вода, не борется с вещами, [он] не совершает ошибок.

ДАО ДЭ ЦЗИН

title: Купить книгу "Дао Дэ Дзин (Перевод Валерия Перелешина)": feed_id: 5296 pattern_id: 2266 book_author: Цзы Лао book_name: Дао Дэ Дзин (Перевод Валерия Перелешина)

Перевод с китайского Валерия Перелешина

О переводчике

Валерий Францевич Салатко-Петрище (20 июля 1913, Иркутск - 7 ноября 1992, Рио-де-Жанейро), писавший под псевдонимом Валерий Перелешин, был одним из самых выдающихся поэтов русской эмиграции первой волны. Увезенный матерью в 1920 году в Харбин, он поступил там в Политехнический институт, где изучал китайский язык и право. Сначала тридцатых годов печатался в русских изданиях Китая и Европы. В 1937 году выпустил первую книгу стихотворений. Позже издал еще ряд поэтических сборников, антологию древнекитайской поэзии в своем переводе, поэму Цюй Юаня "Ли Сао", книгу воспоминаний о литературной жизни русского Китая в 1930-40 гг. и многое другое.

В 1939 г. он принял монашество и уехал в Пекин, где до 1943 года служил в Русской духовной миссии. Позже, сложив с себя сан, перебрался в Шанхай, а в начале 1950-х годов покинул страну и переселился в Рио-де-Жанейро, где и остался навсегда, став одним из патриархов русской эмиграции, активно печатающихся в Америке и Европе.

Дружба Перелешина с автором этих строк началась в 1971 году и длилась до конца его жизни. С 1988 года произведения Перелешина стали печататься на его родине, в России. Здесь же впервые увидел свет и главный научный труд его жизни - поэтическое переложение древнекитайского трактата "Дао Дэ Цзин".

Перелешин, традиционно именуемый в литературоведении "лучшим русским поэтом Южного Полушария", подарил русской литературе драгоценную жемчужину: лишь в поэтическом переложении мы можем почувствовать не один лишь сухой смысл оригинала, но его глубину и красоту, без которых "Дао Дэ Цзин" не был бы одним из величайших достижений человеческого духа. Евгений Витковский

От переводчика

"Дао-дэ-цзин" - совсем небольшая книга, содержащая около пяти тысяч китайских письменных знаков, но по своему влиянию на философскую мысль Востока, а позднее и Запада, она "весит" больше, чем сотни конфуцианских и иных книг совокупно. На почве одной этой книги возникла одна из трех главных философских систем Китая, занявшая - вне всякой пропорции к размеру книги - свое место рядом с пришедшим из Индии буддизмом и "национальным" конфуцианством.

По традиции, авторство Дао-дэ-цзина приписывается Лао-цзы. Но кто был Лао-цзы ("Старый мудрец")? Был ли это Ли Эр? Был ли это Лао Дань, многократно упомянутый в книгах Чжуан Чжоу, среди "персонажей" которого немало измышленных им самим?

Лао Дань был, как думают, уроженцем княжества Чжэнь, впоследствии захваченного королевством Чу. Историк Сы-Ма Цянь сообщает, что он был хранителем императорских архивов в Лояне, но, огорченный упадком династии Чжоу, покинул свою должность. Он написал "Дао-дэ-цзин", будто бы, по воле Будды Гуань-инь, а затем стал отшельником и умер в глубокой старости в пределах королевства Цинь.

Современные китайские исследователи полагают, что все три догадки об авторе "Дао-дэ-цзина" не исключают одна другой. Библиотекарь или архивариус Лао Дань, вероятно, существовал, но "Дао-дэ-цзин" мог и не быть его произведением. Как столичный архивариус, он имел доступ ко всей существовавшей тогда литературе и, несомненно, стал человеком редкой начитанности. Вполне возможно, что за справками к нему обращался и Конфуций.

Возможно, что "Дао-дэ-цзин" - сборник изречений Лао Даня, составленный его учеником или учениками уже в эпоху феодальных войн. Как и в конфуцианской литературе, редактирование оставило свои следы в стиле книги, но это не дает права считать ее подделкой, возникшей уже при ханьской династии.

Переводчик "Дао-дэ-цзина" на любой европейский язык сразу же наталкивается на огромные препятствия. Главное из них - терминология. Начать с того, что ключевое слово "Дао" непереводимо. Это, конечно, не "Путь", не "Разум", не "нравственное начало", не "образ действия "и не "космос". Ближе всего подходит к нему Логос эллинистической философии, но введением этого термина были бы внесены в перевод совершенно чуждые Китаю неоплатонические и христианские оттенки. Неприемлемо слово Логос еще и по соображениям стиля: ведь Логос тоже слово нерусское! Как же перевести "Дао"? Вслед за Чжэн Линем (о котором ниже) я перевожу "Дао", как "Истина", хотя оговариваюсь, как и он в своем предисловии, что "Дао" - НЕ Истина, что оно конкретнее и активнее.

Ту же трудность встречаем и при переводе слова "Дэ". Это, скорее всего, греческая "калокагафия", сочетание добра и красоты, а не мудрость, не добродетель и не природа.

Следующее огромное затруднение - выбор текста. В Китае известны восемьдесят списков, различных не только по составу, но и по порядку, в котором изречения следуют. "Дао-дэ-цзин" подразделяется то на две, то на четыре части. Расходятся между собою даже древнейшие списки, ибо уже в начале нашей эры выдержки из "Дао-дэ-цзина" у разных писателей не совпадали текстуально. К концу китайской монархии было известно 335 списков "Дао-дэ-цзина", снабженных примечаниями.

За две с лишним тысячи лет накопилось бесчисленное множество описок и перестановок. Многие идеограммы устарели и стали непонятными; кое-где их заменили "неологизмами". Отрывки из старых комментариев тоже часто принимались за часть текста и включались в него.

Научная критика текстов возникла только в 17 веке, когда началось их сопоставление и сравнение. Постепенно к этому добавилась и критика лингвистическая. В итоге огромной работы многих поколений ученых из "Дао-дэ-цзина" были исключены все интерполяции, содержавшие поощрения к "тайноведению", знахарству или алхимии.

Основной стержень "Дао-дэ-цзина" - учение о бездействии (у-вэй),призыв вернуться к простоте и естественности, для чего людям необходимо освободиться от себялюбия и общественных цепей. Мысли Лао-цзы, Лао Даня, Чжуан Чжоу противоположны конфуцианству и представляют собою головокружительный полет умозрения, прорыв в пределы метафизики.

Учение "Дао-дэ-цзина" и позднейшего даосизма кажется настолько чуждым китайскому уму, что предполагается его родство с браманизмом и буддизмом. Сношения Китая с Индией по суше и по морю начались давно и никогда не прекращались. Книга "Фа-юань-фу-линь" упоминает о преследованиях индусских буддийских монахов в Сиане еще в 217 году до Р.Х. Цинь-ши Хуанди распорядился в 214 г. до Р.Х. разрушить все буддийские храмы в Китае. Такие крутые меры свидетельствуют о том, что буддизм представлялся крупнейшей угрозой.

Лао Дань и его последователи, кто бы они ни были, подготовили буддизму путь к успеху в последний период ханьской династии. Но распространение буддизма не могло не повлиять и на даосское учение, которое пропиталось заимствованиями из индусской веры. Со временем обе религии так переплелись, что теперь невозможно сказать, где кончается одна и где начинается другая. Лао-цзы и Лао Дань в 7 и 8веках по Р.Х. были официально обожествлены - первый, как Великий Верховный Владыка Таинственной Первопричины", второй - как "Достопочтенный Князь Верховного Бытия". Со временем возникло множество фантастических легенд и нелепейших суеверий, так что сегодня чистое учение о Дао можно найти только в "Дао-дэ-цзине" и в трудах Чжуан Чжоу.

Европейские китаеведы давно оценили философскую глубину и, главное, поэтическую красоту "Дао-дэ-цзина". Еще в 1788 году был сделан перевод "Дао-дэ-цзина" на латинский язык, а затем появились десятки переводов этой книги на английский, немецкий, французский, русский и другие языки. Часто превосходные, эти переводы были во многих случаях сделаны с неполноценных текстов, вследствие чего многие мысли оказались изложенными сбивчиво и невразумительно, а то и вовсе ошибочно.

Предлагаемый перевод основан на китайском тексте, изданном в Шанхае ученым Чжэн Линем в 1949 году вместе с довольно несовершенным переводом на английский язык (Lao Tzy, "Truth and Nature"). Принятый Чжэн Линем текст - итог длительного процесса искоренения интерполяции перестановки составных частей. Чжэн Линь основывался на трудах ГаоХэна, тщательно сравнившего древний список Бан Би (первая половина 3в. по Р.Х.) с двадцатью четырьмя другими древними списками. Текст, очищенный Гао Хэном, был издан высокоавторитетной Academia Sinica в1956 году.

В переставленном порядке "Дао-дэ-цзин" приобрел черты связности, но и в этой новой редакции встречаются повторения, которые, быть может, не оправдываются первоначальным замыслом автора. Следуя Чжэн Линю, я указываю в скобках рядом с номерами "главок" в новом составе и номера по так называемому общепринятому тексту.

В своем предисловии Чжэн Линь говорит: "В китайском оригинале эта книга написана большей частью стихами". Не без наивности он добавляет: "Переводить ее стихами значило бы слишком ограничить свободу выражения, что сделало бы точный перевод более трудным, еслине вообще невозможным". Согласно некоторым справочникам, "Дао-дэ-цзин" написан не стихами, а ритмической прозой. С этим можно было бы согласиться, но, к сожалению, все без исключения переводчики, усмотревшие в "Дао-дэ-цзине" ритмическую прозу, тотчас же забыли о понятии ритмичности и превратили эту почти поэму в обыкновенную прозу, приближающуюся к "канцеляриту" и пестрящую "эзотерическими" терминами греческого и латинского происхождения. В Западной Европе и США существует множество мистификаторов и даже целое книгоиздательство, которые, под вывеской "Дао-дэ-цзина", сбывают беззастенчивую теософскую пропаганду.

На русский язык "Дао-дэ-цзин" был впервые переведен профессором Д.П. Кониси ("Тао-те-кинг") в 1892 году. Белыми (или, точнее, "желтыми" или "светло-черными") стихами его перевел, сильно сократив, К.Д. Бальмонт (в "Зовах древности").

Третий - весьма научный - перевод был издан в 1950 году Академией Наук СССР. Сделан он был китайцем Ян-Син-шунем в Москве. При всей своей точности этот перевод не обладает никакими художественными достоинствами.

Предлагаемый опыт стихотворного перевода имеет целью показать, что перевести стихи стихами на русский язык, действительно, трудно, но отнюдь не невозможно, хотя переводчик-поэт "связан по рукам и по ногам": он должен запретить себе употребление нерусских слов (даже таких, как "идея", "мораль" или "стратег"), рифмовать те строки, которые рифмуются в оригинале, стараться воспроизводить повторы, отдавать предпочтение мужской рифме (что лучше отвечает односложной структуре китайского языка). Краткость и сжатость китайской поэтической речи остаются, конечно, недостижимым идеалом, но я старался везде избегать "расцвечиванья" и "отсебятины".

Шанхайское издание "Дао-дэ-цзина" довольно опрятно, но от опечаток и пропусков не свободно и оно. Я старался исправить эти промахи, насколько это было возможно. В немногих случаях я позволил себе истолковать текст в несколько ином смысле, чем Чжэн Линь.

Прекрасная поэма "Дао-дэ-цзин" написана многими размерами, в соответствие чему я позволил себе перевести их то ямбом, то хореем, то анапестом, то дольником. Втиснуть ее в один размер, конечно, неневозможно, но я не стремился к этому, поскольку этого не искал и автор философской поэмы.

Валерий Перелешин.

Возникло нечто смутное вдали,

Возникло раньше Неба и Земли:

Оно неслышимо и не видно,

Им навсегда все сущее полно.

Оно - Начало Небу и Земле.

Вселенная возникла из него,

И в нем таится матерь бытия.

Кто эту мать во мраке обретет,

Узнает с нею и ее детей.

А кто сперва найдет ее детей,

Тотчас и мать узнает, а она

Бессмертна и сама собой полна.

Я имени не ведал бы ее,

Но Истиной я сам ее назвал.

Легко ли описать ее природу?

Великая, подвижна и жива,

Познанью запредельна, обранима.

Так, велики лишь Истина и Небо,

Под ним - Земля, а на Земле - Правитель.

Великих в мире - эта четверица,

Правитель же - один из четырех.

Извечно он прообразует Землю,

Извечно он прообразует Небо,

Он Истину для нас прообразует

И, наконец, и самое Природу.

Если Истину произречь,

Суть погибнет, а выйдет речь.

Если имя ты назовешь,

То не имя оно, а ложь.

Ничто - причина Небу и Земле,

И только в них начало всех вещей.

Пребывая в небытии,

Постигай его глубину.

Пребывая в мире вещей,

Многовидность их постигай.

Эти два на деле - одно,

Хоть различны их имена.

Это тайна превыше тайн,

Ко всему сокрытому дверь.

Кто их образ умом поймет,

Верно, к Истине сам примкнет,

Хоть она и непостижима,

Непредметна, неуловима.

В непредметном, неуловимом

Есть, однако, некая суть.

В недоступном и непредметном

Некий образ запечатлен.

В сокровенности и во мраке

Устремленье некое есть,

И в исконном порыве этом

Достоверность утаена.

Ни теперь, ни в века былые

Не терялось имя ее.

В нем - начало всему быванью.

Ухватись и ты за нее -

Примет мир главенство твое

И, ни в чем не терпя вреда,

Будет радоваться всегда.

Так приходит толпа гостей

Ради музыки и сластей.

Выйдет Истина вон из уст, -

Станет вялым и пресным звук.

Глаз не видит ее, скользя,

И услышать ее нельзя,

И нельзя ее износить.

Чего увидеть нельзя -

Безобразно и незримо.

Чего не уловит слух -

Беззвучно, неуловимо.

Чего не тронешь рукой -

Бесплотно, неощутимо.

К такому свойству тройному

Уму не прийти земному:

Их три, но они - одно.

Вверху оно не блестит,

Внизу оно не темно.

Подспудно, неизрекомо,

Течет обратно в ничто.

Без насилья: сила таима,

Без обличья: оно незримо,

Непредметно, неуловимо.

Ни встречным в нем сути нет,

Ни тем, кто посмотрит вслед.

Кто Истине древней предан -

Сегодня правит страной.

Кто верен древним началам -

Заветом Истины жив.

Сотворено сначала было имя,

Когда же имя было нам дано,

Старейшины земли его познали

И сделались для зла неуязвимы.

Итак, я истину уподобляю

Незыблемым долинам и морям.

У Истины названья нет,

Она мала,

Но не боится никого.

Держитесь же ее, князья,

И будете сильней всего.

Сомкнутся небо и Земля,

Прольются росы и дожди,

И будет радостен народ.

От Истины рожден Один,

От Одного явились Два,

Из Двух образовались Три,

Из Трех - все множество вещей.

Скудеет Инь, ярится Ян:

В их сочетании - полнота.

Так Истина - податлива, мягка,

Идет кругами многие века.

Она - как чаша, полая внутри,

Но ей ли оскудеть,

Вместилищу прообразов вещей?

Да вправду - существует ли она?

Ведь я не знаю, чье оно дитя, -

Не старше ли она самих богов?

С начала времен обрели единство:

Небо в своей чистоте,

Земля - в устойчивой ровности,

А небо - в своей духовности.

Холмы - в своей округленности,

В дыхании своем - творенья,

Князья - в задачах служенья.

А это, конечно, значит,

Что, если Небо не чисто,

Оно порвется,

Что, если Земля подвижна,

Она погибнет.

Богам, уже бездуховным,

Конец - забвенье.

Холмам, уже не округлым -

Исчезновенье.

Пойти бездыханной твари

На удобренье,

Князьям, потерявшим правду, -

На истребленье.

Обитает Истина повсюду:

Слева, справа ты ее найдешь.

Всеми правит, не порабощая,

Ничего не ищет для себя,

Все объемлет, но не подавляет.

Так мала, что как бы нет ее.

Все вернется к ней, того не зная:

Тем она безмерно велика,

Что, величия не сознавая,

Даже больше станет от того.

Истина - причал всего живого,

Устремленье помысла благого,

Драгоценность также и для злого.

Речь изысканная - путь к успеху,

Но и сдержанность ведет к нему.

Если ж ты не добр и не воспитан,

Мы тебя не смеем оттолкнуть.

Лучше, чем назваться Сыном Неба

Или стать сановником высоким

Или конным вестником нарядным -

С Истиной встречаться на дому.

Чем же древних Истина влекла?

Уж не исполненьем ли желаний

И защитой от любого зла?

Ибо мир склонялся к их ногам.

Древним Истина была доступна,

Их она ласкала красотою.

Это нам сегодня непонятно,

А коль скоро это непонятно,

Расскажу о них еще подробней.

Были зорки, как при переправе,

Сдержаны, как бы стыдясь соседей,

Обходительны, как с важным гостем, -

Были льдом, что вовремя растает.

Простотой похожие на брусья,

Широтой - на полые долины,

Беспристрастием - на воду в лужах.

А каков конец воды стоячей?

Не тревожь ее, и муть осядет.

Лишь для вечного преемства жизни

Непрерывное движенье нужно.

Кто привержен к Истине вечной,

Не пойдет искать насыщенья:

Только там, где нет насыщенья,

Жизнь получит толчок вперед!

Мудрый услышит об Истине, -

Захочет и жить достойно.

Средний услышит об Истине, -

Запомнит или забудет.

Глупый услышит об Истине -

И будет смеяться вволю,

А нет - так это не то!

Написано в книге "Цзянь-янь":

Ты понял - так не понимай,

Приблизился - так отступай,

Осилил - так изнемогай.

Да будет полное полым,

Да станет щедрое скудным,

Да мнится творчество кражей,

И опытность - недостатком.

Чистейшее - загрязненным,

Прямейшее - искривленным,

Удачное - невозможным,

Торжественное - ничтожным,

Великий Образ - безвидным,

А Истина - безымянной.

Ничто, как Истина одна,

Сильна даяньем и свершеньем.

Все живое Истина творит,

Придает ему различный вид.

А Природа кормит и растит,

Бережно лелеет и хранит.

Истине хвала ото всего,

А Природе воздается честь.

Истине несомая хвала,

Возносимая Природе честь -

Не измышлены из ничего,

А в самом гнездятся естестве.

Истина живому жизнь дает,

А Природа кормит и ведет

К опытности - вверх или вперед,

Нянчит, охраняет, бережет.

А сама не думает владеть:

Воздаянье разве нужно ей?

Власть ее живых не тяготит.

Щедрая Природа такова.

Это дух бессмертный бытия,

Сокровенная праматерь тайн,

К тайнам запечатанная дверь,

Это корни Неба и Земли.

Незаметный, будто нет его,

Никогда не оскудеет он.

Если тело заодно с душой,

Расходиться могут ли они?

Чья живая сила в полноте,

С новорожденным ребенком схож.

Чей очистился высокий дух,

Недостатки может ли иметь?

Кто народу предан и стране,

Может ли бояться неудач?

Кто открыт идущему извне,

Разве не сумеет сильным стать?

И кому понятно все вокруг,

Разве тот не станет мудрецом?

Истина живому жизнь дает,

Вскармливает и растит его,

А сама не думает владеть:

Воздаянье разве нужно ей?

Власть ее живых не тяготит,

Истина от века такова.

Чья живая сила в полноте,

С новорожденным ребенком схож:

Избежит он ядовитых жал

И зубов звериных избежит,

И орлиных избежит когтей.

Мягкокостный, все же он могуч:

Тайной двух полов владеет он,

Ибо жизненных исполнен сил.

И кричать он может целый день:

Кто внутри согласие нашел,

Этим знаньем будет просветлен.

Легкомыслие - начало зол,

Но и воля - тот же произвол.

Если где-то праведен один,

выявится свет его глубин.

Если праведна одна семья,

Праведность прославится кругом.

Если праведен один уезд,

Он огнеупорен, как асбест.

Если праведна одна страна, -

Прочно благоденствует она.

С праведной державой на земле

Добродетель станет мировой.

Человек - мерило для людей,

И семья - мерило для семьи.

С селами и села сравнены,

А страна - мерило для страны,

И держава - для других держав.

Только умеренный может один

Небу служить и людьми управлять.

Кто пожелает умеренным быть,

Истины должен держаться во всем.

Держится Истины разве не тот,

Кто добродетель умеет ценить?

Кто добродетель умеет ценить,

Тот безбоязнен и непобедим.

В мире, наверное, нет ничего

Непобедимости этой важней.

Корни господства во власти ее.

Кто укрепится на этих корнях,

Неистребимым становится тот.

Это и есть установленный путь

К славе, бессмертию и торжеству.

Ни Небо, ни Земля не знают доброты:

Живые твари им - как чучела собачьи,

Но также и мудрец не знает доброты,

И люди для него - как чучела собачьи*.

* Изображения собак, набитые соломой, применялись при жертвоприношениях, - сообщает Чжэн Линь. Вероятно, здесь имеется в виду отсутствие лицеприятия у истинного мудреца.

Небо и Земля похожи

На кузнечные мехи:

Полые, но не пустые,

Движутся они всегда.

Образ действий Неба подобен

Натяжению лука:

Тетива опускается,

А дуга поднимается.

Избыток всегда сбавляется,

Нехватка же восполняется.

Путь Неба - сглаживать избыток,

И недостаток восполнять.

Путь человека не таков:

Он бедняка скорей ограбит

А богатею угодит.

Кто все свои отдаст избытки,

Чтоб лучше миру послужить?

Лишь тот, кто к Истине привержен.

Отдав, мудрец не ждет оплаты,

Успехом не кичится он,

Свою заслугу принижает.

Образ действий Неба таков:

Без борьбы оно побеждает,

Без речей оно убеждает,

Не зовет, а к нему идут,

И спешить не надо ему.

И у Неба невод хорош:

Не теряется ничего.

Помогает добрый другим,

А недобрый другим вредит.

Только Небо учит людей

Быть терпимее и добрей.

Тридцать спиц - и только одна

Та же ступица им дана:

То, что пусто и что полно,

Для телеги равно.

Или глиняный взять сосуд:

То, что пусто и что полно,

Для сосуда равно.

Для дверей стена разнята:

То, что пусто и что полно,

Для жилища равно.

Нам полезно и это "есть",

Нам полезно и это "нет".

Корнями к бытию восходит жизнь,

Само же бытие - к небытию.

Лишь стала красотою красота,

И мысль о безобразном родилась.

Лишь только названо добро добром,

Возникло и понятие о зле.

От "есть" до "нет" совсем недалеко,

От трудности свершенья - до "легко",

От краткости по виду - до длины,

От вознесенности - до низины,

От звонкости - до тусклой глухоты,

Во времени - от "раньше" до "потом".

Личиной счастья может быть беда,

А счастье - корнем бедствий иногда.

О, если бы мы знали наперед,

Что в кривду правда вдруг не перейдет

И что добро не обернется злом!

Мы в обольщеньях горестных живем.

Почтительность и дерзость - их пути

Уж будто к одному нельзя свести?

А красота с уродливостью - им

Всегда ли быть одним или другим?

С успехом и провал соединен,

Чтоб средствами обогащался мир.

Без полости не зная полноты,

Разнообразие находишь ты.

Примешана к прямому кривизна,

Чтоб о приемах не скучали мы.

В искуснейшем - тупица затаен,

В красноречивейшем - тяжелодум.

Если нужно что-то сократить,

То заранее расширь его.

Если нужно что-то надорвать,

То сначала подкрепи его.

Если нужно что-то опустить,

То сначала подними его.

Если что-либо захочешь взять,

То сначала уступи его.

Никакой науки в этом нет.

Мягкому и слабому порой

Сильные проигрывают бой.

Переполнить можно закрома,

Но конец наступит и зерну.

Непрестанно можно меч точить,

Но не стать нетленным и ему.

Полный золота и яшмы дом

Станет ли от этого прочней?

Выставишь богатство напоказ -

Сам накличешь на себя беду.

Скромностью успех сопровождай:

Так и Небо действует само.

Ведь не длятся бури целый день

И дожди не тянутся всю ночь.

Так откуда все-таки они?

Их приносят Небо и Земля.

Если же и им придет конец,

То тем более делам людским.

Тем, что мягче и слабей всего,

Твердое подчас побеждено.

Возникая из небытия,

Эта истина во всем сквозит.

Так и я дерзаю говорить,

Что бездействие всего мудрей,

Что молчание сильнее слов.

Выгоду бездействия, увы,

Мало кто умеет оценить!

Из дому почти не выходя,

Отдаленный можно мир узнать.

Можно, вовсе не смотря в окно,

Образ действий Неба рассмотреть.

Тем в конце мы меньше будем знать.

Без разъездов мудрый познает,

И о мудром каждый говорит,

Что в бездействии, но он творит.

Действует бездействием мудрец,

Учит молчаливостью своей,

Не навязываясь никому,

Не владея, будто бы, ничем.

Отдает, оплаты не ища,

И своих не сознает заслуг.

Неосознанных его заслуг

Не оспорит на земле никто.

Действующий, бойся неудач,

И стяжательный - страшись потерь.

Лишь бездейственного мудреца

Неудача не страшит ничуть,

И к потерям безучастен он.

К расширенью знанье нас влечет,

Истина сжиматься учит нас.

Учит каждый день и каждый час,

Чтобы мы к бездействию пришли.

Все бездействующий совершит:

Без труда державу он возьмет,

А трудом - державы не возьмет.

Мудрый хочет - будто и не хочет:

Редкостями он не дорожит.

Учится, но с тем ли, что, ученый,

Он верней ошибок избежит?

Тварный мир препоручив природе,

Он не вмешивается в него.

Добродетельнейший сам не знает,

Что его безмерна добродетель.

Малодобродетельный боится

Потерять свою - и потеряет!

Добродетельнейший без усилий

И в бездействии всего достигнет.

Малодобродетельный хлопочет,

А посмотришь - ничего не сделал:

В доброте возможно совершенство,

В исполнении правил - никогда,

И обряды не приводят к правде,

Так разумнее отбросить их!

Истину сменить на добродетель,

Добродетель же - на доброту,

Доброту потом - на справедливость,

Справедливость - на пустой обряд, -

Путь сниженья: ведь обряд и значит,

Что любовь и верность оскудели,

Что разруха и распад близки.

Украшают Истину обряды,

Но на них же зиждется притворство.

Потому-то к сущности стремится

Муж великий, а не к мелочам:

Утверждаясь в подлинном и важном,

Украшенья презирает он.

Покой сильнее, чем разлад,

Сильнее холод, чем жара.

Нетленны чистота и мир.

Лучший воин - не забияка,

Полководец лучший - не злобен.

Победитель лучший - не дерзок,

А правитель лучший - смиренен.

Ужель добродетель - в борении?

Нет: в мудром, искусном правлении

И с Небом в соприкосновении.

Ущербное станет целым,

Негодное станет новым,

Прямейшим станет кривое,

Полнейшим станет пустое.

Потеря станет прибытком,

Прибыток станет потерей.

В мудреце образец для мира:

Он, уступчивый, просветлен:

Скромный, он от людей отличен;

Ненастойчивый, он удачлив,

Невзыскательный - возвеличен;

Без боренья - непобедим.

Так "ущербное станет целым" -

Не пустые это слова!

Чтобы к целому возвратиться,

Надо жить с природой в ладу.

Нет ничего податливей воды,

Но твердое ее не победит.

Так в мире установлено навек:

Что слабым сильное побеждено

И мягким твердое усмирено.

Об этом знает каждый человек,

Но убедиться - редкому дано.

Истинно мудрый подобен воде:

Служит ко благу, не хочет борьбы,

Россыпи золота прячет на дне.

К истине близкий, старается он

Дело свое совершать на земле,

Сердцем же знает таинственный мир.

С мудрыми он подружиться готов,

Речью внушает доверие им.

Властвуя, лад укрепляет в стране.

Преуспевая в житейских трудах,

Время для каждого дела найдет.

Он обходиться привык без борьбы

И не обидит соседей своих.

Пока мы живы, тела

Податливы и мягки.

Когда же они умрут -

Закостенеют они.

Тела деревьев и трав

Податливы и мягки.

Когда же они умрут, -

Засохнут или сгниют.

Сила, твердость - они всегда

Тенью смерти омрачены.

Слабость, гибкость - они одни

Светом жизни освещены.

Сильный воин умрет от ран,

Треснет дерево-великан.

Неподатливому - беда,

А уступчивому - подъем.

Полководец когда-то сказал:

"Чем вперед на вершок наугад,

На сажень отступаю назад".

Это значит: войска не нужны

Для боев за границей страны,

И для войн основания нет,

И могло бы не быть и врагов.

Недооценка сил врага

Порой ведет к похоронам.

А победит в итоге тот,

Кто вовсе не хотел войны.

Путь Неба - помогать добру,

Не убивать и не вредить.

Путь мудрого - себя отдать

И не бороться ни за что.

Небо вечно, и Земля нетленна:

Вечны и нетленны оттого,

Что они, нетленные от века,

Вечными себя не сознают.

Мудрый ставит себя последним,

Но вперед его протолкнут.

От себя самого уходит,

Но его сберегут верней.

Он ни в чем своего не ищет

И во всем находит свое.

Честь и позор людей равно волнуют:

Ведь самомненье - худшее несчастье.

Но почему же так они волнуют?

Честь - верхнее, а нижнее - позор.

Их обрести - для нас одно волненье,

Утратить их - такое же волненье.

В том и другом напрасное волненье.

Так, самомненье - худшее несчастье,

Которому я часто подвергаюсь

За то, что мне дано самосознанье.

Ведь если б не мое самосознанье,

Откуда взяться было бы несчастью?

Моря и реки всех низин важней,

А ниже всех они размещены.

Не потому ль и первые они?

Чтоб выше стать других людей,

Как можно ниже ставь себя.

Чтоб оказаться впереди,

Уступчиво держись в тылу.

Он высоко, но жалоб нет.

Он впереди, и жив народ.

Страна поет ему хвалы.

Мудрец не борется - зато

И в мире он необорим.

Кто в себе почитает мир,

Смело может поверить в мир.

И в себе кто возлюбит мир,

Положиться сможет на мир.

Если честь коренится в смирении

И высокое держится низким,

То поймем, почему государи

Именуют себя "недостойный".

Ведь смирение - подлинный корень

Их величия. Разве не так?

Никому на земле не приятно,

Чтоб назвали его недостойным,

Разве только одним государям.

Под ущербом таится прибыток,

Под прибытком порою - утрата.

Вот слова большого мудреца:

"Оскорбленный за свою страну -

Той страной достоин управлять.

Пострадавший за свою страну -

Управлять державою большой".

Мудрецу и вправду все равно:

То ли он сверкает, как нефрит,

То ли камнем кажется простым.

Он не хочет дорогих вещей

И, чем больше отдает другим,

Тем богаче делается сам.

Чем полнее жертвует собой,

Тем его прекраснее судьба.

От красок слепнут зоркие глаза,

От музыки ослабевает слух.

Тупеет вкус от лакомств и приправ,

Дичает ум от бешеных охот,

Родится зависть от больших забот.

Один мудрец на внешность не глядит

И чувствами развлечься не спешит.

Порок - чего-нибудь желать всегда,

А неумеренность - совсем беда.

Нет больше зла, чем жажда барышей.

И лишь умеренный неприхотлив.

Лазейки восприятиям заткни

И двери сердца наглухо закрой, -

И для заразы ты неуязвим.

Лазейки восприятиям открой,

С бесчинными желаньями поладь,

И все леченье будет ни к чему.

Лазейки восприятиям заткни

И двери сердца крепко заложи,

Расчетливость и хитрость подави,

Все поводы к смущенью устрани,

Вбери в себя сиянье чистоты,

Наносы недостойные сровняй -

И мир великий в сердце обретешь!

Кто видит мелкое, тот зорок,

Кто кротостью берет - силен:

Лучами света озарен -

Недаром он и зряч, и зорок -

От гибели освобожден,

Путь к постоянству знает он.

Когда не будет ни пристрастий,

Ни предрассудков на земле,

Ни смехотворной жажды выгод,

Ни страха понести ущерб -

Дешевое от дорогого

Разучимся мы отличать

И правильный увидим мир.

Всем Истина, бездействуя, владеет,

И, если князь ей верным быть сумеет,

Мир добровольно склонится пред ним.

А если позже вновь зашевелится, -

Я укажу ему одно лишь средство,

И средство это - самое простое:

Всех научить, чтоб не было желаний.

Где нет желаний, там тревоги нет,

И, мирная, незыблема земля.

Вдыхать и выдыхать - один удел

Равно для сильных и для слабых тел.

Один труслив, другой силен и смел,

Один окреп, другой же ослабел.

Но все, в чем есть излишек иль изъян,

Равно отвергнет истинный мудрец.

От нашего рождения до смерти

На рост уходит три десятых срока,

И на распад - другие три десятых.

А из того, что нам дано для жизни,

Мы, суетясь, бросаем той же смерти

От разности опять же три десятых.

Так мы неосмотрительно, бездумно

Перерасходуем живую силу.

Лишь мудрый дорожить умеет жизнью

При встрече с носорогом или тигром

Или в бою - с врагом вооруженным:

Ведь носорог его не тронет рогом,

И тигр его когтями не зацепит,

И лезвия противник в ход не пустит.

А почему? Оглядчивый, разумный,

Он случая не предоставит смерти!

На цыпочках мы крепко ли стоим,

И далеко ли мы уйдем прыжками?

Самодовольство - маленькое пламя,

Самоуверенность - неяркий луч.

Не в похвальбе высокая заслуга,

И, на поверку, гордый не могуч.

Кто к Истине привержен, говорит:

"Как часто за одежду и зерно

Жестоко ненавидят богача.

Я с Истиной, а прочее - ничто".

При дворе - пороки и обман,

А в полях - разросшийся бурьян,

И везде пустые закрома.

Ну, а здесь: нарядные шелка,

Напоказ подвешены мечи,

От еды и от вина тошнит,

Роскошью наполнены дома.

Не разбойничий ли это стан?

Вместо Истины самой теперь

Доброту повсюду предпочтут.

Остроумием подменят ум -

И притворство будет тут как тут.

А в семье согласию взамен

Выдвинут почтенье и обряд.

А в стране, где смута и развал -

Преданным чиновникам простор!

Путник хорош - так не сыщешь следов.

Спора не выйдет из правильных слов.

Шустрый без бирок сочтет и узлов.

Ларь без запора - а как отпереть?

Куль без веревки - а как развязать?

Мудрый готов человеку помочь!

Глупого, слабого не оттолкнет.

Он и животного не оттолкнет.

Это и есть просветленность ума.

Мудрец поставлен Истиной самой

Немудрому учителем служить.

Немудрый же поставлен мудрецу

Примером, как тому не надо жить.

Учителя не чтящий ученик,

Учитель, презирающий пример,

В большое заблуждение впадут

И кончат помрачением ума.

В бездействии твори и совершай,

В труде - трудом себя не утруждай,

В неведении - все тайны познавай.

Различья нет меж малым и большим,

Что трудное, что легкое - одно,

И, на поверку, крупное мало.

Все трудное не трудно, а легко,

Все крупное - не крупно, а мало.

Не ищущий великого мудрец

Великое скорее совершит.

Бывает, что приходит человек

В отчаянье у самого конца.

Таким же, как в начале, будь в конце -

И никогда не будет неудач.

Познать людей - достаточно ума,

Познать себя - нездешний нужен свет.

Телесно крепкий победит людей,

А сильный духом победит себя.

Умеренный нужды не испытал,

Но выше тот, кто отпер закрома.

И только тот, кто умер, не сморгнув,

За убеждения - бессмертным стал.

Познав себя, не хвалится мудрец,

Не выставляет знанья напоказ.

Кто знает много - чаще тот молчит,

Кто не молчит - не знает ничего.

Кто, ведая, не знает - тот велик,

А кто, не зная, знает - нездоров.

Сознай неведенье, исправь пробел.

Один мудрец не будет нездоров:

Чуть заболев, он тотчас же поймет

И нездоровым перестанет быть.

Речь Истины подчас груба,

Но лгут изящные слова.

Не станет спорить тот, кто прав,

А спорящий - всегда лукав.

Кто знает - не всегда учен,

Ученый может и не знать.

Знали Истину мудрецы:

Не стремясь научить народ,

Берегли его в простоте.

Нелегко управлять людьми,

Если люди слишком умны.

Управляя, учить народ -

Это значит: губить страну.

Управлять страной, не уча -

Значит: счастье народу дать.

Пред властителем два пути,

Из которых правилен путь

К сокровенной тайне добра.

Сокровенная тайна добра,

Но везде проникнет оно:

Все живое придет к нему,

И наступит великий мир.

Если к Истине страна лицом,

То и кони трудятся в полях.

Если к Истине страна спиной,

Их выкармливают для войны.

Оружие - орудие беды:

Мудрец-правитель тяготится им.

Без радости его пуская в ход

И даже им победу одержав,

Мудрец не будет прославлять его.

А кто его посмеет прославлять,

Порадуется, что убил людей.

Но за такую радость никогда

Широкий мир не хвалит никого.

Оружие - орудие войны,

Оружие - орудие беды,

Живому ненавистное всему

И мудрецу противное вдвойне.

Почетней в мире левая рука,

Но правая почетней на войне.

Где радость - левой стороне почет,

А где злодейство - правой стороне.

Помощник скачет с левой стороны,

Начальник скачет с правой стороны.

Итак, война - великая беда:

Принуждена оплакивать страна

Безвременно загубленных людей.

Победа - тоже горькая беда.

Тот государь, что с Истиной дружит,

Завоевать державу не спешит:

Затянутся последствия войны,

И на местах решительных боев

Лишь терния земля произрастит.

За истребительной войной придет

Цепь длинная неурожайных лет.

Остановив чужой набег, мудрец

Захватывать чужое не пойдет.

Остановив, не возгордился он,

Остановив, ничуть не обнаглел,

Остановил, но не для похвальбы.

Не будет ставить на своем мудрец,

Захватывать чужое не пойдет:

Ведь Истина следит издалека

За тем, кто обижает старика -

Жестокий преждевременно умрет.

Кто за свою обиду платит злом,

Перещедрит, оплачивая злом,

А надо воздавать добром за зло,

Чтоб доброй волей украшался мир.

Мудрец, от сердца делая добро,

Не ждет себе отплаты от людей.

Смельчак неумный гибнет от меча,

Разумный - долгие живет года.

От смелости - ни пользы, ни вреда,

Но помогает Небо одному,

Другому - нет. И ясно, почему.

Жизнь или слава: что дороже нам?

Жизнь или достоянье: что важней?

И что вредней: избыток иль ущерб?

В смирении, в последней пустоте,

Храня молчание и чистоту,

Я наблюдаю целый тварный мир,

Устойчивый под кровом перемен.

Раскинулись творенья, как трава,

Но каждое придет к своим корням,

И в этом возвращении - тишина,

Которой круг бываний завершен:

Предустановленный от века лад.

Познавший лад велик и просветлен,

А не познавший - пленник суеты.

Постигнув мир, разумен будешь ты,

А кто разумен - благ и справедлив!

В нем Небо явлено и Государь,

В нем Истина, которая, дыша,

Неистощимая, полна собой.

Мудрец не будет обещать, пока

Не знает, что задачу разрешит:

Он к трудности заранее готов, -

И все устраивается легко!

Проходит скоро пыл говоруна:

Лишь речь неспешная точна, верна.

Большой любви не избежать утрат,

Богатому не избежать потерь.

Умеренный не попадет впросак:

Он остановится и переждет.

Мудрец суров к себе, а не к другим.

Он честен - но не с тем, чтоб уколоть.

Он прям, но не кичится прямотой.

Он светел, но сияньем не слепит.

Не вырвать из земли его корней,

Рук не разжать! И до скончанья дней

Он уцелеет в памяти любой.

Кто с Истиной, те в Истину войдут,

И кто с добром - прославится в добре,

И в Небе те, что с Небом заодно.

Кто с Истиной, тот в Истину войдет,

И он блажен.

И кто с добром: в том явствует добро,

И он блажен.

Кто с Небом, с ним сливается в одно,

И он блажен.

Пока предвестников разрухи нет.

Все хрупкое заранее разбей,

Непрочное безжалостно развей,

Еще не существующее - встреть,

Гниение - предотвратить успей!

Ствол - одному его не охватить,

Из семечка мельчайшего возник.

У башни в девять ярусов почин -

Всего лишь несколько корзин земли.

И кто начнет тысячеверстный путь,

Сначала должен сделать первый шаг.

На строгости беспечность утвердив,

Волнением владеет тишина.

Поэтому мудрец и строг, и тих.

Пусть у него и средства, и расчет, -

Естественность он предпочтет всему.

К потере слуг беспечность поведет;

Волнуясь, потеряешь весь народ.

В сознании мужественности своей

Он женственен, и этим победил,

Смирением других превосходя.

Смирением других превосходя,

Он от добра нигде не отступил

И, как младенец, снова полон сил.

В сознании совершенной чистоты,

От униженья он не побежит,

Но, как долина, воду соберет.

Он, как долина, воду соберет,

Но добродетель верно сохранит

И обновленье в простоте найдет.

В издельях исчезает простота,

Но в ней же тайна власти мудреца,

Которая не губит никого.

Хотел бы попечительный мудрец,

Чтоб стали чистыми сердца людей.

Но люди верят слуху и глазам,

Которые им надо бы закрыть.

Ученых и разумных изгони,

И люди выиграют во сто раз,

Обряд и справедливость отмени,

Чтоб искренними сделались они.

Стяжательность и хитрость устрани,

И навсегда покончишь с воровством.

От правил поведенья только вред:

На них покоятся обман и ложь.

Мир на основах укрепи иных:

На честности, на мудрой простоте,

Без поисков ненужных благ земных.

С ученостью исчезнет и печаль.

Кто действует, чтоб царство основать,

Я думаю, останется ни с чем.

Власть над страной - свободный дар богов:

Его ни взять, ни удержать нельзя.

Кто действует, тому несдобровать,

Кто держится - тот должен потерять.

Чей славен справедливостью удел

Не обретет державы никогда.

Откуда я узнал, что это так?

Оттуда, что, когда на всем запрет,

Впадает скоро в нищету народ.

Когда же он издельями богат,

Удел не может смуту миновать.

Когда искусны люди и хитры,

Наводнена товарами страна.

И где законом связан каждый шаг,

Там процветают алчность и разбой.

Один мудрец недаром говорил:

"Бездействую - и мой народ живет.

Люблю покой - и мой народ правдив.

Не хлопочу - и процветает он.

Изгнал желанья - честен он и прост".

Как рыбе из воды не выходить,

Так точно сил удела своего

Народ не должен видеть никогда.

Где власть проста,

Там честен и народ.

Где власть сложна,

Там и народ хитер.

Где голоден народ,

Там, стало быть, поборы велики,

Поэтому и голоден народ.

А где для власти цель ее трудна,

Там слишком много действует она.

Поэтому и цель ее трудна.

И где народ собой не дорожит,

Там слишком хорошо его вождям,

Зато народ собой не дорожит.

Лишь тот, кто забывает о себе,

Достоин жить и жизнью дорожить.

Когда и смерть народу не страшна,

Его ли смертной казнью запугать?

И только если смерть ему страшна

И необычной кажется ему,

И за злодейства буду я казнить -

Дерзнет ли кто-нибудь?

Пусть только власть высокая казнит:

Ведь если заступающий казнит,

Быть мастером берется ученик.

А если станет ученик рубить,

Так может сам остаться без руки!

Когда величье людям не страшно,

Бездейственным становится оно.

(Нет большего величья на земле.)

Так, не стараясь людям угождать,

Не делай жизнь обузою для них:

Не обратишь их жизни в тяготу,

Так жизнь не превратится в тяготу.

Когда правитель - лучший из людей,

Народ, конечно, знает про него.

Чуть хуже он - и все-таки любим,

Неважен он - и все-таки хвалим,

Он плох - и все трепещут перед ним.

Лишь худший презираем и браним.

Мне мой народ не вверился вполне?

Так есть причина верить не вполне,

И пользы нет в лукавой болтовне.

И только дар во всем преуспевать

Народ найдет естественным во мне.

Мудрец относится ко всем равно:

Он сам или другие - все равно.

Не спрашивая, к доброму я добр,

Но и к недоброму я тоже добр,

И все со мной добры.

Охотно искреннему верю я,

Но и неискреннему верю я:

Все искренни со мной.

Где нет ученому дороги вверх,

Среди людей не будет и борьбы.

И где имуществом не дорожат,

Среди людей не будет воровства.

Где человеку нечего желать,

Спокойствия не потеряет он.

Правленье праведника таково:

Народ смиренен сердцем, но и сыт,

Без замыслов, но с крепким костяком.

Он лишнего не знает ничего,

Не действует, не ищет своего.

У мудреца правленье таково.

Что рыбаку изжарить пескарей,

То праведнику царством управлять:

Где Истина, там бес не соблазнит.

А если бес людей не соблазнит,

То без причины бог их не казнит:

Без происков бесовских - не казнит,

А мудрый и подавно не казнит.

Где не казнят ни боги, ни мудрец,

Добро восторжествует тем скорей.

Смири себя и правь большой страной:

Ей матерью будь больше, чем отцом.

Уступчивостью самка от самца

Не легче ли добьется своего?

Примкнут уделы к скромному царю,

Цель царства - только прокормить народ,

И цель удела - обслужить народ.

Так пусть они достигнут своего

Уступчивостью до конца.

Пусть малолюден скромный твой удел,

Но без орудий пусть живет народ,

Боится смерти и не рвется вдаль.

Пусть, позабыв повозки и суда,

Вернется он к веревочным узлам.

По вкусу он найдет свою еду,

Красивою - одежду старины,

Удобными - привычные дома,

Веселыми обычаи свои.

К соседям пусть доносятся тогда

Лишь пенье петухов и лай собак.

Народ же не захочет знать чужих.

Всем весело, как будто бы толпа

На жертвоприношенье собралась

Или весной на праздничный помост.

На свете я безрадостен один:

Кораблик мой не знает пристаней.

Как неразумное дитя, я прост,

Но, как изгнанник, очень я устал.

Усилья награждаются везде,

И только я один живу в нужде.

Все люди рассудительны, умны,

И только я неисправимо глуп.

У каждого есть почва под ногой,

Лишь подо мной - текучая вода.

Один во власти вздыбившихся волн,

Во власти ветра - где остановлюсь?

Полезностью здесь каждый наделен,

И только я и глуп, и неучен.

Но, непохожий на других людей,

Я Истины, как матери, ищу.

Да, Истина настолько велика,

Что кажется - ее и вовсе нет.

Но потому она и велика,

Что кажется - ее и вовсе нет.

Иначе мелочью была б она.

Я три сокровища ношу с собой,

Они сопутствуют судьбе моей.

Так, сострадание всего важней.

Умеренность - второй огромный клад,

А третий клад - смирение мое.

Отвагу сострадание дает,

Умеренность - размах и широту.

Смирение возносит высоко -

На самую большую высоту.

Без сострадания отвага - зло,

Как без умеренности - широта,

И без смиренья тоже только смерть.

В походе милосердный победит

И в обороне выиграет бой.

Поможет Небо и спасет его,

За состраданье сохранит его.

Чего все смертные боятся,

Нельзя и мне не побояться.

Что людям говорили до меня,

Тому и я теперь людей учу:

"Кто только грубой силою силен,

От грубой силы должен умереть".

И в этом суть ученья моего.

Я знаньями и мудростью высок.

За Истиной ее путем иду

И только сбиться не хочу с пути.

Путь Истины удобен и широк,

Но большинство тропинку предпочтет.

Мои слова совсем легко понять,

Исполнить их - не менее легко.

Но миру не под силу их понять,

И их исполнить тоже не легко.

В учении этом есть и здравый смысл,

И к поведенью руководство есть,

И я нашел, что их легко понять.

Но понимающий меня гоним,

И на груди я прячу от вельмож

Под рубище сокровища мои.

Перевод закончен

www.puzzlw.fatal.ru www.doddy1.narod.ru

道德經 «Канон Пути и благодати» (или «Лао-цзы» — «[Трактат] Учителя Лао/Старого Младенца»). Гл. канонич. текст даосизма , лежащий в основе его философии, мифологии, религии, культовой и психофизич. практики. Написан разноразмерными рифмованными стихами, построен-ными на параллелизмах и антитезах, с обильным вкраплением диалектиз-мов периферийного («варварского») южного гос-ва Чу. Первоначально, как и все древнейшие филос. трактаты, назывался по имени своего (с совр. т. зр. предположительного) автора — Лао-цзы (уроженца Чу). Однако в первые века н.э., с формированием религ. даосизма, обожествившего как самого Лао-цзы, так и его произведение, оно приобрело свое более извест-ное смыслоопределяющее заглавие — «Дао дэ цзин» или «Дао дэ чжэнь цзин» («Истинный канон пути и благодати»), иногда удлинявшееся при-соединением таких определений, как синь цзи сюань янь… (или сюань янь синь цзи… — «новая запись таинственных слов…») и тай шан сюань юань… («высочайший и таинственно-изначальный…»).

В древнейшем классификационно-библиографич. сочинении «И вэнь чжи» («Трактат об искусствах и текстах»), включенном Бань Гу (I в. н.э.) в составленную по образцу «Ши цзи» первую династийную историю «Хань шу» («Книга [о династии] Хань», цз. 30), среди представителей даос. школы вместе с Лао-цзы из упомянутых Сыма Цянем названы Лао Лай-цзы и Инь Си. Последний, согласно Бань Гу, оставил свой пост на заставе и последо-вал за Лао-цзы. В 1934 Го Мо-жо идентифицировал его с Хуань Юанем, даосом IV в. до н.э., к-рый якобы и зафиксировал учение Лао-цзы в тексте, состоявшем из «верхней и нижней глав» («Ши цзи», цз. 74), т.е. «Дао дэ цзине». С этой экстравагантной гипотезой полемизировали и Фань Вэнь-лань, и Фэн Ю-лань. В «И вэнь чжи» Лао-цзы отмечен в трех существенно различающихся объемом комментаторских редакциях.

В наст. время боль-шинство кит. и зап. специалистов вслед за известным философом и обществ. деятелем Лян Ци-чао считают, что «Дао дэ цзин» был написан в IV в. до н.э. самим Лао-цзы или каким-то его учеником; это позволяет квалифи-цировать это произведение как хорошо отредактированный сборник воз-никших в разное время афоризмов.

Совр. архитектоника «Дао дэ цзина» сложилась, по-видимому, во II-I вв. до н.э. В частично сохранившемся библиограф. каталоге «Ци люэ» («Семь компендиев») крупнейший текстолог древности Лю Синь (I в. до н.э. — I в. н.э.) отметил, что его отец, придворный каноновед (у цзин бо ши) Лю Сян (I в. до н.э.), впервые разделил «Лао-цзы» на 81 чжан (стро-фу, параграф, cтатью): 37 — в первой части («каноне» — цзин ), 44 — во второй.

В традиц. кит. нумерологии данное число (81 = 9 х 9 = 3 4) символизирует высшую полноту (таблица умножения цзю цзю — букв. «девятью девять») светлого, активного, мужского мироустроительного начала ян (см. Инь - ян), к-рому соответствуют нечетные числа, в особенности 3 и 9.

В русле подобных идей в ту же эпоху сформировались системы 81 тетраграммы (шоу ) «Тай сюань цзина» («Канон великой тайны») Ян Сюна (I в. до н.э. — I в. н.э.) и 81 «трудности» (нань ) классич. ме-дицинского трактата «Нань цзин» («Канон трудностей»). В религ. дао-сизме, онтологизировавшем «Дао дэ цзин» и представлявшем его в виде своеобразной универсальной мантры, 81-членная композиция текста коррелировала с мифом о рождении Лао-цзы 81-летним старцем, зачатым от солнечной энергии ян , аккумулированной в пятицветной жемчужине, проникшей в лоно его матери и вызвавшей у нее 81-летнюю беременность, а также о его 81 перерождении. В.С.Спирин (1976) показал, что кратное девяти деление «Дао дэ цзина» адекватно отражает его внутреннюю струк-туру, чему соответствует специальное терминологическое значение цзин (канон) — «текстологическая матрица 3 х 3». Исходя из новаторских идей В.С. Спирина, А.М. Карапетьянц и А.А. Крушинский (1998) осуще-ствили наиболее полную и детальную реконструкцию изначальной струк-туры «Дао дэ цзина». Следуя той же методологии, но связав текст с «ка-ноном канонов» — «Чжоу и» («Чжоуские перемены») и получив новую конструкцию, его в перекомпанованном и разделенном на девятерицы виде перевел А.Ю. Гольштейн (2003).

81-частная архитектоника «Дао дэ цзина» запечатлена, возможно, в древнейшем комментарии к нему — «постатейном и пофразовом [разъяснении]» (чжан цзюй), принадлежавшем отшельнику, носившему прозвище Хэ-шан-гун (Почтенный муж/Старец с Берега Реки) и иногда отождествляе-мому с самим Лао-цзы. Согласно легенде, этот даос-чудотворец передал свои разъяснения «Дао дэ цзина» императору Вэнь-ди, т.е. жил во II в. до н.э., однако под данным псевдонимом могут скрываться и некоторые историч. персонажи, действовавшие в интервале от III в. до н.э. до начала н.э. Комментарий Хэ-шан-гуна (англ. пер.: E. Erkes, 1958), написанный не позднее начала III в. н.э. (т. к. в 243 он уже был цитируем), разделен на «канон пути», состоящий из 37, и «канон благодати», состоящий из 44 чжанов, каждый из чжанов/параграфов в обеих частях имеет заглавие. Если он был действительно создан в III-II вв. до н.э., то именно в нем впервые была введена такая архитектоника текста. Его главная содержательная особенность — интерпретация «Дао дэ цзина» как своеобразного учебника лич-ного само совершенствования и социального благоустроения, предполагаю-щего медитативную и макробиотич. практику в духе психофизиологич. «внутренней алхимии» (нэй дань).

В трактовке Хэ-шан-гуна «Дао дэ цзин» лег в основу первой институализированной формы религиозного даосизма — секты Небесных настав-ников (тянь ши), или Правильного единства (чжэн и; см. Чжэнъи-дао), образовавшейся во II в. н. э. и продолжающей существовать в наши дни. 1-м (Чжан Дао-лин) или 3-м (Чжан Лу) ее патриархом в I-III вв. был создан собств. ортодоксальный «комментарий» (чжу ) «Сян Эр» (предположительно имя не-коего бессмертного), обнаруженный экспедицией выдающегося франц. синолога П. Пельо (P. Pelliot) в буд. пещерных книгохранилищах близ г. Дуньхуана (пров. Ганьсу) в 1909. В нем «Дао дэ цзин» представлен мистич. книгой откровения, предназначенной для культовых целей. Небесные на-ставники использовали как сокращенный, подогнанный под сакрально-нумерологическое число 5000 (5 х 1000), текст «Дао дэ цзина», так и его полную версию, большую на 540 иероглифов.

Принципиально иное, метафизическое понимание «Дао дэ цзина» запечатлено в «комментарии» (чжу ) одного из основоположников «учения о таинственном» (сюань-сюэ) — философа Ван Би (III в.). Этот теоретиче-ски наиболее значимый комментарий, содержащий ряд фундаментальных идей сюань-сюэ, синтезирующего даосизм с конфуцианством, нек-рыми синологами (A. Wylie, P. Pelliot) считается и самым ранним. Он обрел осо-бую популярность с возникновением частично адаптировавшего даосизм неоконфуцианства (рубеж I-II тыс.), прежде всего в «суждениях» (лунь) о «Дао дэ цзине» Сыма Гуана (XI в.) и «комментарии» Ван Ань-ши (XI в.), в целом определив конф. подход к трактату. Комментарий Ван Би сопро-вождает текст «Дао дэ цзина» в стандартном собрании «Чжу цзы цзи чэн» («Корпус философской классики», 1935). Имеются несколько англ. (P.J. Lin, 1977; Chan Wing-tsit, A. Rump, 1979 и др.) и рус. (А.А. Маслов, 1996) перевод комментария Ван Би — «Лао-цзы (Дао дэ цзин) чжу», а также англ. пере-вод (R.G. Wagner, 1986) его идентифицированного Ван Вэй-чэном в 1951 с частями «Дао цзана» («Сокровищница пути», № 1255 и гл. в № 1032 по Конкордансу К. Скиппера ) и реконструированно-го трактата «Лао-цзы вэй чжи ли люэ» («Глубинный замысел Лао-цзы в сжатых положениях») (изд.: Ян Лин-фэн, 1956; Лоу Юй-ле, 1980), к-рый под этим заглавием упомянут в библиограф. разделе «Новой истории ди-настии Тан» («Синь Тан шу», «Цзин цзи чжи», XI в.), а ныне более кратко называется «Лао-цзы чжи люэ» («Сжатое [изложение] замысла Лао-цзы»).

Крупный текстолог, «академический эрудит» (го цзы бо ши) Лу Дэ-мин в нач. эпохи Тан на основе комментариев Хэ-шан-гуна и Ван Би написал толковник «звучаний и значений» (инь и) «Дао дэ цзина», включенный в «Чжу цзы цзи чэн». Его современник, гл. придворный историк-астролог (тай ши лин) Фу И, составил ценную сводку «древних текстов» (гу бэнь) Лао-цзы. Комментированием «Дао дэ цзина» занимались и знаменитые даос. ученые того времени: Сунь Сы-мо и Ду Гуан-тин. Правители династии Тан носили такую же, как Лао-цзы, фамилию Ли и покровительствовали даосизму. Император Сюань-цзун даже сам написал комментарий к «Дао дэ цзину». Поэтому он приобрел особую популярность; его тексты по образцу конф. классики были выгравированы на стелах, 14 из к-рых сохра-нились до наших дней. Важнейшая из них — стела 708 г. (Цзин-лун бэй), текст к-рой, содержащий 5022 иероглифа, был использован Чжу Цянь-чжи в 1958 в качестве основы для соединения всех известных разночтений.

При династии Тан в Китае стал широко распространяться и в разных формах адаптироваться буддизм , одним из следствий чего явилось стрем-ление его адептов ассимилировать «Дао дэ цзин». Благодаря этой тенден-ции в буддийских книгохранилищах Дуньхуана были обнаружены около двух десятков комментированных рукописей «Дао дэ цзина», преимуще-ственно танских, за исключением двух-трех более ранних, в том числе выполненной Су Танем в 270 и опубликованной Жао Цзун-и в 1955.

Попытка соединения даос. интерпретации «Дао дэ цзина» с буд. была предпринята в VII в. даос. монахом Чэн Сюань-ином (реконструкция Мэн Вэнь-туна, 1946) и продолжена в «разъяснении» (цзе), написанном одним из величайших китайских поэтов Су Ши (Су Дун-по, XI в.). Амбивалентно-универсальный смысл и высочайший авторитет «Дао дэ цзина» обуслови-ли исключение его из указа 1281 пробуд. настроенного монгольского им-ператора Китая Хубилая о сожжении всех даос. книг. Наиболее развитый буд. комментарий к «Дао дэ цзину» составил знаменитый буд. монах Дэ-цин (Хань-шань, XVI-XVII вв.), видевший основной смысл трактата в прин-ципе «недеяния» (у вэй; см. Вэй ).

Совр. текст «Дао дэ цзина» тоже состоит из двух частей — «Дао цзин» («Канон дао») и «Дэ цзин» («Канон дэ») и разделен на 81 гл. В 1973 в Мавандуе (пров. Хунань) при археологич. раскопках были обнаружены две написанные на шелке рукописи текста. Они отличаются от общеизвестного иной разбивкой нек-рых фрагментов на главы и обратным порядком частей, что позволяет называть трактат «Дэ дао цзин».

«Дао дэ цзин» относится к разряду канона, к-рый сочетает в себе жанры эпо-са, драмы и лирики. Каноничность его отражает общий принцип построения древнекит. классич. текстов: это не плоскостной, а объемный текст, сочетаю-щий различные фигуры, восходящие к архетипич. фигурам иньского куба и янской сферы.

Каноничность сказывается и в зачинах частей трактата. В первой главе первой части воспроизводится пульсирующая трехчастная матрица дао : тождест-венное самому себе постоянное дао лингвистически и онтологически делится на дао-небытие и дао-бытие и вновь сходится в дифференцированное тож-дество «первоначала в первоначале». Первая глава второй части воспроиз-водит зеркальную духовную матрицу у чан («постоянство [двух] пятерок») — добродетели, человеколюбия, долга, ритуала, доверия. Эти матрицы трех дао и пяти дэ являются архетипич. основой «Дао дэ цзина», они служат движущим механизмом филологич. развертывания текста, а вместе с ним художеств. и филос. сюжета.

Сюжет произведения — переживание двуединого встречного процесса тра-гедии и торжества мировой эволюции и инволюции в грандиозной картине космогенеза и палингенеза, рождения космоса и умирания хаоса. Новый космос, как пролог будущей гармонии, рождается в виде голограммы младенца-дао , лелеемого совершенномудрым (духовным) человеком, хаос, как эпилог космогонии, поглощается сердцем совершенномудрого человека, к-рый стоит между космосом и хаосом. Он демиург и зодчий мироздания, пытаю-щийся соединить человеч. историю и спонтанный круговорот вещей.

Место мирового действа — живая сферич. арена, охваченная Небом и Землей, освещенная солнцем и луной и декорированная узорами естества (цзы жань). Здесь разыгрываются все события мировой драмы. Сюжетную линию, путь дао—дэ, выдерживают три ведущих: бытие-небытие, как представитель естест-венности, мудрец, в к-ром угадывается Лао-цзы (Старик-младенец) как пред-ставитель народа, и их медиум — совершенномудрый человек как судья и ве-ликий мастер исправления возможных промахов и недостатков. Между веду-щими устанавливаются два типа коммуникаций: подфизическая (для совр. понимания по-ту-сторону метафизическая) коммуникация молчания, где ми-ровой сюжет стянут в точку и осознан во всей его полноте, и надфизическая (для совр. понимания по-эту-сторону метафизическая) коммуникация по-средством слова, где мировой сюжет последовательно развернут во всех об-ластях жизни. Молчаливое делание бытия-небытия проходит сквозь трехчаст-ную и пятичастную матрицы дао и дэ и озвучивается в архетипич. сло-варе трех дао и «постоянстве [двух] пятерок» («Эти два [дао] из [их] тож-дества исходят и различно именуются», гл. 1). Слово от человечества проходит сквозь эти матрицы с обратной стороны и замолкает в пульсирующем естестве («Умолкает речь, наступает естественность», гл. 23).

Слияние и упорядочение ритмов естества и человеч. слова в архетипич. мат-рицах дао—дэ задают художеств. стиль, переходящий в мировоззрение. «Дао дэ цзин» — это стихотв. эпопея, в к-рой сочетаются поэзия, мудрость и фило-софия, эстетически, нравственно и ментально оформляющие статуарность мироздания.

Гл. герои — вращающийся в самом себе космос-хаос, Пращур всех вещей и Мать Поднебесной, ведущие мирового сюжета — естественность, совершен-номудрый человек и Лао-цзы, а вместе с ними правители и чиновники, уче-ные мужи и анонимно присутствующий Конфуций , учителя и ученики, воен-ные теоретики и полководцы, законодатели и блюстители родовых обычаев. В них конкретизируется общий сюжет и стиль повествования.

В трактате описывается пребывание каждого из ведущих мирового сюжета в трех кардинальных точках мировой сцены. Лао-цзы (или тот, кто за ним скрывается) ведет поэтич. сказ от первого лица. Вот он с обычным человеч. трепетом перед левитацией вниз погружается в мраки первородного вселен-ского лона (метафизика по-ту-сторону), используя поэтич. прием пятисту-пенчатого сравнения и сужения пространства и времени. В плещущемся океа-не энергийной стихии он превращается в «эмбрион, еще не ставший ребен-ком» и срастается пуповиной с вселенской «кормящей Матерью» (гл. 20). Вся глава звучит как гимн отважному безвестному мудрецу, кто, превозмогая онтологич. и психологич. порог человека, добровольно и сознательно бро-сается в кипящую энергиями вселенскую реторту перерождений, пытается напитаться живительными соками и спасти обреченное на смерть ликующее и ни о чем не подозревающее человечество.

А вот Лао-цзы совершает левитацию вверх (метафизика по-эту-сторону), ис-пользуя поэтич. прием расширения пространства и времени. Он достигает «предела пустоты», душа его «очищается и успокаивается», настроение тоски и страха меняется на противоположное. Отсюда он созерцает мировой круго-ворот вещей и занимается художеств. и филос. творчеством слова. Циклические круговороты вещей он запечатлевает в пяти категориальных универсалиях — корня, покоя, судьбы, постоянства и просветления. Здесь у Лао-цзы всё: корне-вые истоки мировых движений, отдохновение в покое перед новыми творения-ми, судьба, хранящая смыслы ухода и прихода вещей, постоянство, оберегаю-щее судьбу от роковых случайностей, и, наконец, просветление, дающее мгно-венный ментальный снимок мироздания в его самостоянии, совершенстве и самотворчестве (гл. 16). Это тоже гимн — гимн космосу-демиургу, готовому даровать человеку уразумение (дао ) его предназначения в мире вещей. Третья кардинальная точка обитания Лао-цзы — физич. мир людей. Лао-цзы является туда с Великим Образом дао , к к-рому должна стекаться вся человеч. Поднебесная и находить умиротворение и благополучие (гл. 35). Лао- цзы рисует здесь идиллич. картину всеподнебесного сбора. Он открывает уста, и из них само собой истекает неисчерпаемое дао . Все как зачарованные должны бы внимать ему, но по своей сущности естества оно невидимое, неслышимое и вообще неощущаемое. Телепатич. коммуникация с людьми не достигается. Лао-цзы прибегает к другому приему — пересемантизации. Он озвучивает дао в словах бытового языка, однако достигает обратного эф-фекта. Дао выражает себя не иначе как в форме парадокса, что вызывает не только недоумение у простых людей (гл. 70), но и смех у мужей средней и низшей учености («Не осмеяв, и не будут считать [дао] за дао», гл. 41). У Лао-цзы звучат здесь ноты печали, трагизма и даже безысходности.

Одна из центральных тем «Дао дэ цзина» — прогрессирующее варварство ци-вилизации с ее бездарными корпоративными правителями (гл. 53, 75), законами, плодящими воров и разбойников (гл. 57), технически оснащенной армией и опустошительными войнами (гл. 30, 31), страстями и жаждой славы. Лао-цзы предвидит трагич. последствия цивилизации и склоняется к поэти-чески оформленной проповеди, назиданию, призыву к правителям. Рядом с ним всегда образ совершенномудрого человека. На него Лао-цзы указывает своим перстом как на идеальный, исконно национальный пример жизни, познания и веры. Тут же и естественность в форме первозданно-безымянной духовной простоты, к-рая в своем бесстрастии готова обуздать своевольных «творцов» (гл. 37).

В поэтической строке трактата Лао-цзы прописал военную доктрину «нена-силия» с «тремя драгоценностями» («милосердие», «простота», «не сметь вста-вать впереди») и боевой устав обоюдной обороны («Именно в обороне войска добиваются превосходства друг над другом. Выигрывает милосердный», гл. 69). Цивилизация — это та сила, с к-рой не надо бороться ни мирными, ни военными методами. Поэтому Лао-цзы утвердил принципы «ненасилия» и «недеяния», онтологически связанные с естественностью. Отсюда выраста-ет и концепция социального палингенезиса, повторяющего дао -путь пуль-сации естества. Кипящий войной конгломерат царств-государств должен распасться до родовых общин (гл. 80). Роды расселятся по своим исконным территориям, человечество будет подхвачено постоянным дэ и возвращено в эмбриональные глубины, где побывал и сам Лао-цзы. Оттуда оно выплес-нется новым духовным сообществом Поднебесной (гл. 28).

Лао-цзы не борется с цивилизацией, однако по отношению к ее теории про-являет непримиримость. Теоретич. устои цивилизации он усматривает в кон-фуцианстве, и именно в онтологии слова, в поэзии и философии. У Конфуция есть свое Слово, и он выступает за «выпрямление имен» — приведение их в соответствие с универсальными лингвистич. константами духовного архе-типа «постоянства [двух] пятерок». У Лао-цзы тоже есть свое Слово, и он выступает за «пресечение имен», появившихся с начала насильственного прав-ления (гл. 32), и обращается к тем же константам архетипа «постоянства [двух] пятерок», но только со стороны молчания его универсалий. Ни молчаливое Слово Лао-цзы, ни звучащее Слово Конфуция людям не понятны. Поэтому, кто овладеет универсалиями духовного архетипа в их подлинной, а не ис-кусств. именной сущности, тот овладеет духовной энергией Поднебесной.

Лао-цзы дал целую сюжетную линию критики конф. Слова, витающего под маской архетипич. универсалий (гл. 17—19, 38). Он отождествил себя с ес-тественностью, уйдя из поля зрения цивилизации, и призвал отбросить конф. ценности — мудрость и умничанье, ложное человеколюбие и долг, искусность и выгоду. Конф. этикет/ритуал он расценил как «источник смуты», «цветок тупости» и «скудость веры». Он вынес жестокий приговор конфуцианству — «недостаток культуры-вэнь », что означает и отсутствие в Слове Конфуция архетипич. универсальности, мудрости, поэтич. коммуникации филос. смыслов.

Нередко совр. наука квалифицирует «Дао дэ цзин» по стилю как произведе-ние, написанное «ритмич. прозой», и расценивает прозу как лучший способ выражения филос. максим. Трактат показывает обратное и уточняет историко-филос. науку. Только поэзия, основанная на духовных архетипич. констан-тах, способна вывести философию из мифа и пробудить в подсознании чело-века архетипич. матрицу, воссоздать на ней голографич. образы (эйдосы) дао и установить с людьми коммуникацию мудрости (связь человека с естественностью-цзы жань: миф-логос) и философии (просветление сущностных пер-воначал человека и природы: логос-миф).

Даосизм (Taoism)

Биографические сведения. Основоположником даосизма счита­ется Лао Цзы («Старый мудрец» или «Старый ребенок»), который по преданию был старшим современником Конфуция. О жизни его прак­тически ничего не известно. По легенде, в преклонном возрасте Лао Цзы решил покинуть Китай, и начальник стражи заставы, через кото­рую он проходил, попросил его оставить Китаю часть своей мудрости. Лао Цзы согласился и написал книгу «Дао-Дэ-цзин». Многие совре­менные ученые считают, что Лао Цзы вообще не существовал или жил значительно позже Конфуция, а «Дао-Дэ-цзин» - собрание текстов различных авторов.

Даосизм как философское учение в своей классической форме по­лучил оформление и систематизацию в работах Чжуан Цзы (ок. 339- 329 или 369-286 гг. до н.э.), Ле Цзы и Ян Чжу, их учеников и последо­вателей.

На основе философских идей даосизма во II в. до н.э. начинается развитие религиозного даосизма, который в эпоху Средневековья счи­тался одной из трех основных религий Китая (наряду с конфуциан­ством и буддизмом).

Основные труды. Лао Цзы. «Дао-Дэ-цзин» («Книга о Дао и Дэ»); Чжуан Цзы. «Чжуан Цзы» («Книга учителя Чжуан»); Ле Цзы. «Ле Цзы» («Книга учителя Ле»).

Философские воззрения. Центральное место в даосизме занима­ют проблема Дао как сущности бытия и Дэ как проявления Дао. Оба эти термина, используемые уже в мифологии, получили широкое рас­пространение в китайской культуре и различную трактовку в фило­софских учениях, в том числе даже внутри даосизма.

В «Дао-Дэ-цзин» Дао понима­ется прежде всего как Великий Путь, которым следует Вселенная, или как Космический Закон, согласно которому идет возникновение, развитие и исчезновение мира, но одновременно Дао - это и субстан­ция, т.е. основа и носитель этого закона. Отсюда Дао может понимать­ся как субстантивированная закономерность всего сущего. Дао прису­ща благородная сила - Дэ (добродетель), посредством которой Дао себя проявляет.

Дао первично по отношению к Небу, Небо первично по отношению к Земле, Земля первична по отношению к человеку.

Дао - изначально и принципиально двойственная сущность. В «Дао-Дэ-цзин» можно обнаружить следующие противоречивые харак­теристики Дао (табл. 5).

Таблица 5 . Двойственность Дао

Отсюда получается, что существуют как бы два Дао - Небытие, не имеющее имени (так как, назвав его, мы превращаем его в Бытие), и Бытие, имеющее имя.

Небытие порождает Бытие и, прежде всего, Небо и Землю. Но все вещи, входящие в состав Бытия, непрочны, существуют лишь временно, и, окончив свое существование, они опять возвращаются к своей сущ­ности, т.е. уходят в Небытие, которое единственное является вечным.

Развитие идей космологии и космогонии в даосизме. В «Чжуан Цзы» Дао в космологическом плане по-прежнему выступает как по­рождающее начало, предшествующее миру «оформленных вещей»: «Дао, не будучи вещью среди вещей, делает вещи вещами».

Но при этом субстанциональной первоосновой бытия считается Ци (этого понятия нет в «Дао-Дэ-цзин»). Древнейшее значение этого слова (иероглифа) - «пар над жертвенным рисом», позднее данный термин получает еще ряд значений: эфир, атмосфера, воздух, дыхание, дух, темперамент, энергия, жизненная сила, материя и др.

В даосизме в космологическом смысле Ци понимается прежде все­го как универсальная субстанция Вселенной, составляющая исходный Хаос (Великий Предел). Именно из Ци выделяются две противопо­ложные силы - Инь и Ян и образуются пять стихий (Огонь, Земля, Металл, Вода, Дерево) и, соответственно, все вещи, существующие в мире и состоящие из этих стихий. И именно в Ци все они со временем

возвращаются. Бытие мира понимается как постоянный круговорот стихий (схема 8).

Учение о познании. В «Дао-Дэ-цзин» утверждается, что знание Дао доступно не всем людям, а только совершенномудрым. Это люди, лишен­ные всех страстей, способные видеть за борьбой вещей их гармонию, за движением - покой, за бытием - небытие. Знание Дао состоит в мол­чании: «Тот, кто знает, не говорит. Тот, кто говорит, не знает».

Учение о человеке и об обществе. Человек и человеческое обще­ство - это часть природы, поэтому их развитие также определяется Дао. Путь подвижника состоит в постижении Дао и жизни в соответ­ствии с ним. Отсюда основополагающий принцип даосской этики - недеяние: «человек с высшим Дэ бездеятелен и осуществляет неде­яние», он «не стремится делать добрые дела, поэтому он добродете­лен».

Принцип недеяния лежит и в основе даосской концепции правле­ния. Лучший правитель - тот, кто не вмешивается в управление и позволяет всему идти естественным путем: «лучший правитель тот, о ком народ знает лишь то, что он существует», «когда правительство де­ятельно, народ становится несчастным».

Судьба учения. Даосизм (наряду с конфуцианством, а позднее - и буддизмом) был ведущим философским учением древнего и средне­векового Китая.

Схема 7. Диалектика Инь и Ян

Схема 8. Даосизм: круговорот пяти стихий

Глава 2. ДРЕВНЕИНДИЙСКАЯ ФИЛОСОФИЯ

Философия зародилась в Индии в середине I тыс. до н.э. на базе ведийской мифологии, запечатленной в священных книгах - ведах. Веды формировались во второй половине II - начале I тыс. до н.э. и существовали сначала только в устной форме 1 .

Таблица 6 . Веды

В первой половине I тыс. до н.э. возник еще ряд текстов, отнесен­ных к священным (литература шрути), все эти книги считались «бого­откровенными», т.е. полученными людьми от богов.

К священным текстам примыкает литература смрити - различно­го рода комментарии и истолкования священных текстов. Литература смрити уже не считается богооткровенной - это книги, созданные людьми для разъяснения божественных истин. Основной жанр лите-

1 Письменность в Индии появилась только в середине I тыс. до н.э., т.е. первона­чально - на протяжении многих столетий - веды существовали и передавались ис­ключительно в устной форме.

Таблица 7. Система священных текстов (шрути)

Тип текстов	Основное содержание
Веды	Гимны и заклинания, описания ритуалов
Брахманы